Книга Афинские убийства - Хосе Карлос Сомоса

– Я хотел поблагодарить тебя, – сказал он, поравнявшись. В его голосе звучала странная торопливость. Он говорил словно возница, который подгоняет волов, стараясь не кричать. – Ты хорошо выполнил свою работу. Мне ты больше не нужен. Сегодня же вечером я уплачу тебе условленную сумму. – И, не в силах вынести молчание, он добавил: – В конце концов, все было так, как ты мне рассказал. Ты был прав, а я ошибался.

Гераклес что-то бормотал. Диагору пришлось чуть ли не наклониться, чтобы расслышать его слова, хоть и говорил он очень медленно:

– Почему этот болван так поступил? Ясно, он поддался страху или безумию… Но… оба тела искалечены!.. Это нелепо!

Диагор откликнулся со странной жестокой радостью:

– Он сам расскажет нам почему, любезный Гераклес. Пытка развяжет ему язык!

Они молча шагали по залитой солнцем улице. Гераклес почесал свой конический затылок.

– Мне жаль, Диагор. Я ошибся насчет Менехма. Я был уверен, что он попытается бежать, а не…

– Теперь это не важно. – Диагор говорил подобно человеку, отдыхавшему, достигнув цели после длинного и медленного пути по безлюдным местам. – Это я ошибся, теперь я понимаю. Я ставил честь Академии выше жизни этих бедных мальчиков. Теперь это не важно. Я буду говорить и буду обвинять!.. Буду обвинять и себя самого как ментора, ибо… – Он потер виски, будто перед ним была математическая задача, и продолжил: – …Ибо если что-то подвигло их искать покровительства этого преступника, я обязан за это ответить.

Гераклес хотел было его перебить, но передумал и стал ждать окончания.

– Я обязан ответить… – повторил Диагор, словно хотел заучить эти слова на память. – Обязан ответить!.. Менехм – всего лишь зверский безумец, а я… Кто же я?

Случилось нечто странное, хотя никто из них в начале не обратил на это внимание: они заговорили одновременно, будто бы друг с другом, но не слушая ответов, медленно волоча Фразы, один страстно, другой холодно:

– Я всему виной, на самом деле я всему виной!..

– Эвмарх попадается на глаза Менехму, тот пугается и…

– Ибо если подумать, что значит быть учителем? Скажи!..

– …Эвмарх ему угрожает. Хорошо. Тогда…

– …это значит учить, а учить – это священный долг!..

– …завязывается борьба, и Эвмарх, конечно, падает…

– …учить – значит ваять души!..

– …возможно, Анфис хочет защитить Эвмарха…

– …хороший ментор знает своих учеников!..

– …хорошо, но тогда зачем их так уродовать?…

– …а если не так, зачем их учить?…

– Я ошибался.

– Я ошибался!

Они остановились. С минуту они взволнованно и растерянно смотрели друг на друга, будто в то мгновение каждый из них отчаянно нуждался в другом. Лицо Гераклеса постарело на глазах. С невероятной медлительностью он произнес:

– Диагор… признаю, что во всем этом деле я двигался с неуклюжестью коровы. Никогда мои мысли не были столь тяжеловесны и неловки, как сейчас. Более же всего меня удивляет то, что эти события не лишены определенной логики, и моя версия в целом удовлетворительна, но… есть некоторые детали… да, их мало, но… Мне бы хотелось какое-то время подумать. Я не возьму с тебя денег за это дополнительное время.

Диагор остановился и положил свои руки на крепкие плечи Разгадывателя. Заглянул ему прямо в глаза и произнес:

– Гераклес: это конец.

Он помолчал и снова медленно повторил, словно говорил с ребенком:

– Это конец. Путь был долог и тяжел. Но мы пришли. Дай отдых своему разуму. Я же постараюсь дать отдохнуть моей душе.

Внезапно Разгадыватель резко отстранился от Диагора и зашагал дальше вверх по улице. Потом, будто вспомнив что-то, обернулся к философу:

– Я закроюсь дома и буду думать, – сказал он. – Если будут новости, тебе сообщат.

И, прежде чем Диагор успел помешать ему, он погрузился в борозды медлительной, тяжеловесной толпы, спускавшейся в это время вниз под притяжением трагедии.

Некоторые говорили, что это случилось быстро. Но большинство считало, что все шло очень медленно. Быть может, это была замедленная быстрота, с какой происходят страстно желаемые события, но этого не сказал никто.

То, что случилось, случилось до того, как дали о себе знать вечерние сумерки, задолго до того, как торговцы-метеки закрыли свои лавки, а храмовые священнослужители занесли ножи для последних жертвоприношений: никто не заметил времени, но все полагали, что это произошло в послеполуденные часы, когда отягощенное светом солнце начинает клониться книзу. Солдаты стояли на страже у ворот, но это произошло не в воротах. И не под навесами, куда некоторые заглядывали в надежде найти его забившимся в угол и дрожащим, как голодная крыса. На самом деле все произошло без суеты на одной из густонаселенных улиц новых гончаров.

В то мгновение по улице неуклюже, но неудержимо, с медлительной решимостью из уст в уста передавался вопрос:

– Ты видел Менехма, скульптора из Керамика?

Вопрос захватывал все новых приверженцев, как стремительнейшая религия. Обращенные люди становились пламенными его носителями. Кое-кто задерживался на дороге: они подозревали, где можно найти ответ… Постой-ка, мы не посмотрели в этом доме! Подождите, давайте спросим у старика. Я быстро, только проверю свою догадку!.. Некоторые недоверчивые не присоединялись к этой новой вере, ибо думали, что вопрос лучше сформулировать так: ты видел кого-то, кого ты никогда не видел и никогда не увидишь, потому что пока я спрашиваю тебя об этом, он уже далеко отсюда?… Тогда они медленно качали головами и усмехались, думая: ты полный дурак, если думаешь, что Менехм будет сидеть и ждать, пока…

Однако вопрос продвигался вперед.

В эту минуту его тяжконогий шаг, затягивавший в водоворот всех вокруг, достиг маленькой лавчонки метека-гончара.

– Конечно, я видел Менехма, – сказал один из людей, рассеянно рассматривавших товар.

Спросивший уже собирался идти дальше – его слух ожидал привычного ответа, – но тут он словно наткнулся на невидимую стену. Он обернулся и уставился на лицо, изборожденное спокойными морщинами, спутанную редкую бороду и несколько прядей серых волос.

– Ты говоришь, видел Менехма? – взволнованно переспросил он. – Где?

В ответ мужчина сказал:

– Я и есть Менехм.

Говорят, он улыбался. Нет, не улыбался. Улыбался, Харпал, клянусь глазами совы Афины! А я черными водами Стикса: не улыбался! Ты был близко от него? Так же близко, как сейчас к тебе, и он не улыбался: он скривился, но это была не улыбка! Улыбался, я тоже его видел: когда вы схватили его за руки, он улыбался, клянусь!.. Он скривился, болван: так, как я сейчас кривляюсь ртом! Что, скажешь, я сейчас улыбаюсь? Ты просто дурак. Ну как, ради бога истины, как ему улыбаться, зная, что его ждет? Но если он знает, что его ждет, почему он сдался, вместо того чтоб бежать из Города?