Книга Корсар. Наваждение - Петр Катериничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как только вы ощутили себя жертвой, Корсар, – заговора, отравления, чего-то еще, – вы и стали умирать.
– Но меня действительно отравили!
– И – что?
– Сколько мне осталось?
– Думаю, часа два с половиной. Или даже меньше. Но…
– Я столько проспал?! Ольга, почему ты… вы… меня не разбудили… или – не пристрелили хотя бы, гром вас разрази! Я – не жертва и жертвой никогда не стану! Где мой пистолет?!
– Зачем? Вы сейчас слепы, Корсар, как крот!
– В висок – не промахнусь!
– Да? Ольгуша, мне ты внятно объяснила, зачем привезла этого молодого еще человека. А – ему?
– А как я могла, дядя Саша! Он же – спал! И это – было ему нужно, да и не разбудить его было! Он ведь – с Ангелом говорил!
– С кем? – изумился Корсар, но Волин его даже не услышал:
– Твоя правда, Оленька. Ну что, Корсар. Давай жить?
– В смысле?
– Дядя Саша – доктор. Сейчас он тебя будет лечить, – спокойно, размеренно, как маленькому, пояснила Ольга.
– Прямо здесь?
– Нет, в Склифосовского повезет! В Кащенко!
– Не заводись! Доктор. – Корсар приоткрыл глаза, но видел перед собой только неясные фигурки, абрисы, силуэты, протянул даже вперед руку и успокоился, когда коснулся шершавой и грубой ткани Ольгиной рубашки. – Кто вы? И – как мне вас называть?
– Доктор, – ответил Волин. – Этого пока… достаточно.
– Сан Саныч – несерьезно. Дядя Саша – в моих устах и теперешних обстоятельствах – даже не фамильярно, а как-то неумно. Волин – отчего-то не хочется. Что-то напоминает мне ваша фамилия, если она ваша, а что – не могу вспомнить…
– Время появится – вспомните. Ваша ведь – тоже чужая, а, Корсар?
– Значит, просто – доктором?
– Можете, как все здешние деревенские…
– Рыбак? – с вызовом и даже с сарказмом спросил Корсар. – «…и сделаю вас ловцами человеков?..»
– Нет, – негромко ответил Волин. – Гораздо скромнее. Грибник.
– Как?!
Но вопрос Корсара повис в воздухе – который вдруг словно заматерел, стал густ и упруг, и приходилось идти сквозь него, как сквозь течение воды или времени… Метрах в ста за теремом стоял на кирпичном основании длинный, бревенчатый, похожий на каретный сарай дом – но это уж была точно современная имитация: все, кроме тройки нижних бревен и действительно мощного, красного кирпича фундамента позапрошлого века. Кое-где кирпичи даже покрылись патиной, кое-где выщербились, а местами были забраны кованой чугунной решеткой, словно вели в катакомбы или подземелья, куда-то в глубь Москвы, к тайнам великих подмосковных подземелий и залов, где схоронены до поры все вековые тайны человечества: от книг черной и белой магии из библиотеки Грозного царя Ирода до – Книги книг, ведающей былое и грядущее. «Расскажи, Гамаюн – птица вещая, как Сварог-отец с Ладой-матушкой на великий подвиг послали сына…» – «Ничего не скрою, что ведаю…»
– «Расскажи, Гамаюн, птица вещая, нам о боге великом, Велесе…» – «Ничего не скрою, что ведаю…»
– Что ты бормочешь, Корсар? – Ольга, придерживая Дмитрия под руку, ввела его в калитку, потом они немного спустились и оказались в большом зале, наполненном…
Полумраком, шутовством, безумием, игрой, балаганом, фиглярством, смехачеством, шарлатанством… Да! Именно это подумал Корсар, разглядев враз вернувшимся зрением зал во всех подробностях. А он был – словно из голливудских фильмов тридцатых годов прошлого века – о Дракуле со товарищи и Франкенштейне со друзья…
Разноцветные реторты, хрустальный, аметистовый и зеркальный шары, переливающиеся разноцветные жидкости, струящиеся по спиралям змеевиков от реторт – к перегонным шарам, под которыми то красновато, то голубовато-неоново метались языки пламени – из стилизованных под египетские мистериальные бронзовых жаровен…
«Детский сад – трусы на лямках!» – хотел сказать Корсар, но отчего-то – промолчал. Да и не «отчего-то»: просто Ольга крепко-накрепко стиснула ему руку выше локтя…
– Кажется, ты настроен не очень серьезно…
Прищурившись, Корсар повернулся к ней:
– Кажется, я снова попал не на тот спектакль…
– И – что тебе с того? Что ты теряешь, если…
– Если – все это фокус? Всего лишь жизнь.
– А про душу ты забыл?
– Кто помнит про душу рядом с деньгами, вином, красивой женщиной?
– Праведники.
– Много ты их знала на веку?
– Некоторых.
– Повезло. У праведников есть прекрасное прошлое и – вечная жизнь в мире горнем. У грешников – только та, что отпущена им – здесь и сейчас. А куда делся…
– Волин?
– Он такой же грибник, как я – рыбак. Так? Кстати, где мой пистолет?
– Зачем он тебе теперь?
– Ну ты же не хочешь, чтобы я его столовым ножом резал?! – Корсар тряхнул головой, оскалился, словно дикий зверь: – Не терплю! Ты поняла?! И – не буду терпеть – дешевых балаганов! Все – слишком! Это похоже на неумную затянувшуюся телеигру!
– Многие двуногие так и смотрят на жизнь. Как на азартную игру. До смерти.
– «Многие двуногие, малые беспалые…» Стихи родились!
– Корсар, ты сейчас уподобляешься…
– О да. В смысле: о нет! «Жизнь – не игра. Жизнь – таинство. Ее идеал – любовь. Ее очищение – жертва»[41]. Мажорно. Пафосно.
– Ты заговорил словами комедиографа, Корсар?
– Он был трагиком. Не все это поняли даже тогда. А то, что я вижу вокруг…
– Потерпи еще чуть-чуть, ладно? Декорации нужны – с ними легче включается воображение… – Ольга помолчала, лицо ее стало строгим и сосредоточенным. – Тебе оно сейчас понадобится. Чтобы боль, быль, небыль, – всё, что ты увидишь, не показались тебе столь убийственными.
– И только-то?
– Чтобы – жить!
Корсар повторил одними губами: жить. Почувствовал укол в предплечье – и свет померк.
Он сидел в кресле. Рукав на правой руке был закатан, на вене осталась едва заметная припухлость: брали кровь на анализ, но брали очень квалифицированно: никакой «трассы» не осталось.
Академик сидел метрах в трех и рассматривал что-то в электронный микроскоп. Корсар знал, как человек любознательный, что таких в Москве раньше было два: в Институте бимолекулярной генетики и в Институте генетики прикладной. Оба, видимо, «ковали биологическое оружие», в смысле – перековывали ихние злобные болезнетворные вирусы на наши полезные анаэробные бактерии. Или – наоборот. Короче – одно из двух.
