Книга Привилегия десанта - Владимир Осипенко

«Старичком» оказался новый начальник штаба 40-й Армии. Что он поведал про батальон в Кабуле, я не знаю, но штабные говорят, дивизия давно от 40-й Армии в свой адрес таких дифирамбов не получала. Комдив генерал Грачёв назвал наш батальон лучшим среди отдельно расположенных гарнизонов и подписал моё направление в Академию Фрунзе. Вопреки мнению политотдельцев, которые собирали «политдоносы» батальонного замполита и жаждали моей крови.

Я вот подумал: не согласись генерал посмотреть на боевую работу батальона, доложи он в Кабуле, что некий наглец ничего не делает в Шахджое… Ходи, потом и доказывай, что ты не верблюд. Точно, тогда бы сожрали.

Глава третья На изломе великой державы Отец

Жизнь прожить — не поле перейти.

Я стоял у братской могилы на деревенском кладбище в селе Чайковка и не верил своим глазам: «Осипенко Василий Григорьевич. 1926–1944 г.г.»

— Батя, что это?

— Это не что, а кто. Это Вася «Маленький». Мы сидели с ним за одной партой. Одногодки, у нас фамилия, имя и отчество одинаковые, на улице звали по деревенским кличкам, а в школе — «Большой» или «Маленький»… Ему повезло, он успел через Днепр переправиться, а меня с колхозным стадом фашист прихватил на правом берегу и завернул обратно.

— Какое же это везенье, раз погиб…

— Иногда, сын, лучше погибнуть с оружием в руках, чем пухнуть от голода и ждать, когда тебя сожгут…

Сказал и осёкся. На эту тему у нас в семье было наложено негласное табу, но я пристал и, к моему удивлению отец заговорил, останавливаясь, как бы заглядывая внутрь себя и переживая всё заново. Он был рад, что я живым вернулся из Афгана и счёл меня, наверное, достаточно взрослым, чтобы понять его.

* * *

В Германию он попал «по блату». Не брали его год, а мачеха сговорилась со старостой, выправила ему метрику — приписала два года, только чтоб ее мужа, деда моего Григория, не забрали. Парень большой, видный, никто 14-ти лет не давал. А немцу-то и подавно всё равно: загнали в вагон — и вперёд, на трудовой фронт Великой Германии.

Без малого три года батрачил на ферме. Всяко бывало, но деревенского парня не испугать работой. Неволя, унижения и постоянный голод — вот, что было самое тяжёлое. Не с кем даже словом на родном переброситься. Только две дочери бюргера учили языку и проявляли какую-то заботу. Особенно младшая, Эльза. От неё-то и узнал, что на Востоке у немцев совсем не здорово, а скорее наоборот.

Не случись беда с хозяйским быком, может, и дождался бы там конца войны. Но напоролся тот на что-то острое, за недосмотр грозила расправа. Не стал отец дожидаться и побежал. Через всю Германию прошёл, а в Польше попался. Немецким языком владел без акцента, мог ответить и соврать, а с польским туго, да и документов никаких. Нарвался на облаву и попал в лагерь. Ночью бараки и колючая проволока, а на день забирали на работы. Там иногда оставляли без присмотра. Поэтому второй раз бежал днём. Поймали через две недели ещё в Германии. Избили, потравили собаками и бросили теперь уже в настоящий концлагерь — с вышками, колючей проволокой под напряжением и крематорием. Работа под конвоем и еды практически никакой. Кто ослаб, стал пухнуть, выводят из строя и в спецбарак. Больше их никто и никогда не видел. Видели только дым из трубы. Все прекрасно понимали, что к чему, но старались держаться. Хотелось выжить. Назло и вопреки всему! Только как без еды?! Поэтому корм по очереди воровали на полях по ночам.

Однажды отца ещё с одним хлопцем прихватил патруль в поле, где они запихивали под робы кормовую свеклу. Побежали и свалились в яму из-под силоса. Сначала к яме подбежала овчарка, но отец тихонько свистнул, и она замолчала. Потом к краю ямы подошел пожилой немец с винтовкой наперевес. Мысленно уже попрощались с жизнью. А тот посветил на них фонариком, удивлённо посмотрел на собаку и кричит напарнику, мол, в яме нет никого. Фриц в одну сторону, а они обратно в лагерь, не вернутся к утру — весь барак в крематорий. Свёклу принесли с собой. Без еды нельзя, а то следующей ночью им опять идти. Побратались они с тем черниговским парнем и поклялись породниться, если останутся живы. Мало кто продержался в этом лагере больше двух месяцев, а их освободили американцы на 92 сутки!!!

— Так это его дочерью меня пугали, что в Чернигове моя невеста растёт? — спросил я отца.

— Ею. Только что с вас взять? Слушай дальше.

Освободить-то освободили, переодели, еду дают, но за проволоку не выпускают. Работу проводят: вас, мол, в Советском Союзе предателями считают и в лучшем случае вас ждут сибирские лагеря. Оставайтесь…

Тех, кто отказался, передали нашим. И опять колючая проволока и беседы, больше похожие на допросы. Весна, победа, а они по-прежнему под конвоем и за колючкой. В конце концов, отфильтровали, посадили в вагоны и на Родину, восстанавливать разрушенный Донбасс. Самое невыносимое было то, что окна в вагонах опять с колючей проволокой, а в тамбурах часовые. Не выдержал этого отец и спрыгнул с поезда, когда проезжали по Житомирской области. Стрельнул часовой в темноту два раза, а эшелон останавливать не стали. Ещё затемно добрался до Чайковки, погулял до утра и на попутках отправился в районный военкомат. Его год, ещё в 44-м попал под мобилизацию!

Так началась срочная служба. Мечтал хоть какого-то фашиста встретить с оружием в руках. А попадались всё больше бандеровцы. Да и те постольку, поскольку батальон занимался разминированием в Западной Украине.

Однажды в деревне остановились на постой. Смотрят, хозяйка одна живёт, а хлеба на столе и в печи на целый батальон хватит. Сама всё приговаривает:

— Та сидайтэ, хлопци, та кладить свойи кулэмэты, що вы йих в руках дэржитэ?

А сама ножом по столу та-та-та, пауза, та-та-та! Как будто кому-то говорит, что их трое. Отец тогда громко:

— Пойду-ка я посмотрю, кто у тебя на чердаке прячется.

Сам хозяйку вперёд толкает и свою шапку ей на голову. Только эта шапка из люка высунулась — бах! И хозяйка слетела с лестницы. Пуля как раз на палец ниже звёздочки вошла. Не повезло в тот раз ни хозяйке, ни посыльным из леса за хлебом…

Однако служба отцу нравилась и служить хотелось. Боялся, наверное, чтобы новая война не застала без оружия в руках. И до того это желание в нём было сильным, что на генном уровне передалось, видать, мне, а через меня и моему сыну — военному лётчику. Отец офицером не стал, хотя пять раз поступал в военные училища, сдавал все экзамены, но мандатная комиссия за «немецкое» прошлое не пропускала. Остался на сверхсрочную. Военную косточку имел настоящую, знаю из рассказов сослуживцев и мамы.

* * *

Кстати, о маме. Присутствовал как-то бравый старшина в винницкой Калиновке то ли на венчании, то ли на сватовстве или сговоре. Почему-то родители эту тему замалчивают. Но мы с сестрой потихоньку всё-таки выпытали. Короче, увиделись они первый раз за столом, где мама была невестой, а отец — приглашенная «сбоку припёка» со стороны жениха. Загорелый до черноты то ли цыган, то ли грузин чем-то приглянулся дивчине. Посидели-посидели, даже толком словом не перекинулись, только отец посадил её в машину и увёз в свою Чайковку, о чём на протяжении последующих почти 50 лет ни разу не пожалел. Там сразу и сыграли свадьбу. Так что отец вернулся в полк уже с законной женой.