Книга Время золотое - Александр Проханов

– Градобоев – дрессировщик, который злит и усмиряет толпу. Дрессировщик вавилонского зверя.

– Хочешь, бросим все и уедем? Прочь от этих митингов, тайных и явных угроз. Прочь от шпионов, клеветников и завистников. Скроемся от глаз, которые постоянно выслеживают, подглядывают, желают зла. Мы пережили с тобой разлуку, судьба опять нас свела. Нам никто не нужен. Уедем куда-нибудь в тихий городок, в уютный домик с садиком и цветами. К людям, которые улыбаются при встрече. Скроемся от этой роковой тьмы, которая опять подступила и вот-вот всех накроет.

– Ты же знаешь, что я не могу уехать. Действую, чтобы тьма не накрыла Россию. Хочу успеть завершить свое дело до наступления тьмы. Я должен выиграть у истории еще шесть лет, удерживать тьму, и тогда Россия спасется.

– Почему шесть лет?

– Есть предсказание. Через шесть лет появится спаситель России. Он еще не явлен, но уже среди нас. Через шесть лет он чудесным образом себя обнаружит.

– Откуда ты знаешь?

– Предсказание. Будет явлен в городе двух цариц, где кривые улочки, слепые оконца, часозвонь с курантами, вороньи гнезда в старинном парке и старый монах-предсказатель.

– Градобоев – не спаситель России?

– Быть может, он Предтеча. Идет впереди Спасителя.

Рыдания давили грудь. Отец лежал лицом на синих фиалках. Материнский платок таился в глубине комода. Опавшие цветы орхидеи белели на подоконнике. Женщина, которую он обманывал, смотрела любящими глазами. Темные глыбы двигались, нависали над ними. И он своей слабой волей, своей некрепкой верой стремился их удержать.

– Я всегда тебе удивлялась и тобой восхищалась. Кругом была непроглядная тьма, а ты разрезал ее лучом света. Кругом было безнадежное поражение, а ты воспевал победу. Ты проповедовал святыни, от которых все отказались. Ты вдохновлял тех, кто уже умер духовно. Ты действовал так, будто за тобой армия тебе подобных, но ты был один, абсолютно один. Ты стремился совершить работу, от которой отказался целый народ. Не знаю, что тобой движет. Какой источник света в тебе горит, из какого океана «живой воды» ты пьешь… Но ты продолжаешь сражаться, когда все войско разбито, одна его половина полегла, а другая сдалась в плен. Кто тебя ведет, не дает упасть?

– Вера в Чудо. В Русское Чудо. В то неизбежное, божественное, неизреченное, что таится в русском народе, ради чего наш народ был создан Господом и выпущен на просторы всемирной истории. Мы должны были множество раз погибнуть, кануть в черную пропасть, стать добычей других народов. Но каждый раз восставали из пропасти, ибо народ, погибая, сберегал чудотворную золотую икону. И она спасала народ, который шел за ней крестным ходом. Вся русская история – это крестный ход, которым идем, неся перед собой райскую золотую икону. Она не дает нам пропасть, выводит из огней и потопов. Ибо нам суждено, не теперь, не завтра, но построить Райское Царство, создать земной рай, поселить в нем другие народы, преодолеть чудовищное расторжение, одолеть зло и ненависть, сделать мир прозрачным для света. Чудо – не исторический фактор. Чудо действует вопреки истории. Чудо – это прямое вмешательство Бога в земную жизнь. В жизнь русского народа, к которому Господь благоволит, не дает пропасть, посылает дальше по тернистой дороге в Рай. Чудо – это моментальное преображение зла в добро, уныния в радость, поражения в победу. Я верю в Чудо, знаю, что оно неизбежно. Как могу, его приближаю.

Эти последние слова Бекетов произнес торопливо, спасая их от жестокой боли, от волны рыдающего звука. Он рыдал, стоя посреди кабинета, где пылились на полке отцовские фетиши, круглился на столе стеклянный шар с запаянной лазоревой бабочкой, которым он играл в детстве. Смотрела на него женщина, которая никогда не родит ему детей. Громоздились вокруг непомерные страшные глыбы, которые он хотел удержать своей ослабевшей волей и нестойкой верой. Бекетов рыдал, сотрясался, обливался слезами. Елена обнимала его, гладила, целовала мокрые глаза.

– Прости, прости. – Он всхлипывал, прижимая к губам ее пальцы.

ГЛАВА 21

Бекетов управлял потоками социальных энергий. В клубках и протуберанцах протеста он различал струи ненависти, негодования, страха. Едкие кислотные всплески еврейской интеллигенции. Огненные слепые вспышки русских националистов. Глухое задавленное горение кавказских диаспор. Мучительное тление коммунистов. Бенгальские вспышки радикалов и анархистов. Истерику сексуальных меньшинств. Угрюмое кипение московского люда, спальных районов и пригородов. В это варево мутной злобы, непредсказуемой ярости, восторженного романтизма постоянно вбрасывались реактивы, порождающие локальные взрывы, очаги возгорания, вихри агрессии. Волновалась и перемешивалась вся разноликая смесь партий, движений, организаций. Процесс превращался в непознаваемое явление. И только прозорливость и счастливое угадывание позволяли Бекетову среди пестрого хаоса видеть истинную картину. Понимать, как проходят митинги, какие силы бушуют на площади, увеличивая или уменьшая шансы Градобоева и Чегоданова.

Его проект заключался в том, чтобы усиливать взрывную ненависть площади, увеличивать ее массу, добавлять в нее все новые и новые сгустки агрессии. Эти сгустки направлялись на Кремль, Чегоданова, на само изолгавшееся и прогнившее государство. И эта агрессия, грозящая сломом страны и низвержением государства, должна была сеять в народе страх перед хаосом. Будить генетические воспоминания о всех смутах, далеких и близких, обрекавших народ на неисчислимые беды. Эта генетическая память, по мнению Бекетова, должна была вооружать страну против мятежной Москвы, препятствовать распространению смуты, собрать вокруг нелюбимого Чегоданова все новых и новых сторонников.

Бекетов создал агрегат, состоящий из двух котлов. Чем сильнее была ненависть к Чегоданову в московском котле, тем меньше ее было в другом котле, заключавшем в себе всю Россию. Бекетов, один, без помощи спецслужб, политологических центров, органов государственной власти, спасал государство. Хрупкой тростинкой перемещал тектонические плиты русской истории.

После недавнего срыва, рыданий, чувства тщеты и абсурда он вновь, с упорством подвижника, вернулся к прежней работе.

Теперь он отправлялся с визитом к председателю националистической партии «Русский закон» Валентину Коростылеву, чтобы побудить его пополнить своим воинством шествие оппозиции, которое предполагалось в конце зимы. Бекетов надел под рубашку миниатюрный диктофон, еще не понимая до конца, зачем ему пригодится запись предстоящей беседы.

Штаб-квартира партии размещалась в неказистом доме в районе Сокольников. Во дворе несколько партийцев в коротких полушубках, с портупеями разгребали лопатами снег. У входа стоял дежурный, в фуражке, с бородкой, напоминавший царского офицера. Он не сразу пропустил Бекетова, послал вестового на этаж и, только когда тот принес разрешение, пригласил Бекетова.

Партийный лидер Валентин Коростылев принял его в просторном кабинете, где в углу на божнице стояла красно-золотая икона царских мучеников. Над головой Коростылева красовался деревянный, инкрустированный серебром и перламутром герб Российской империи. Коростылев, худощавый, широкий в плечах и узкий в талии, в черной рубахе, привстал и, не подавая руки, пригласил Бекетова в кресло. Лицо Коростылева было бледно, с золотистыми усами и бородкой, и напоминало лицо последнего Государя. На этом спокойном лице светились серые внимательные глаза, которые осмотрели Бекетова с холодным отчуждением. Не враждебно, а отстраненно, как постороннего и чужого.