Книга Колдунья - Сьюзен Флетчер

Глядя на них, я подумала: «Все только начинается».

Все и вправду только начиналось. Такие слабые снегопады продолжались недолго. Через пять дней после Хогманая подул ветер. Он сбросил снег с северного хребта и с воем ворвался в мою лощину, сотрясая крышу хижины. Небо стало огромным и стремительным, как над морем. И я удивлялась: как люди могут не замечать зимы, ведь она волшебна? Я никогда не боялась зимней стужи. И я бродила по тем местам, где можно увидеть особенную красоту — полузамерзшую воду или оленей на горных кручах. Они замирали на скалах, моргали от яростного ветра. Я заметила бегущего белого зайца — он мчался так быстро и был такого же цвета, как снег, так что казалось, будто это просто порыв ветра или шквал снежных хлопьев, и только по черным глазам и подушечкам лап можно было понять, что это заяц. «Снежный заяц…» Я никогда не видела таких. После того как он исчезал из виду, я разглядывала его следы. Когда я взбиралась на вершины, меня качало ветром, а когда ложилась на землю, то ловила хлопья снега языком.

Но прошло время, и снега стало меньше. Постепенно мир вокруг наполнялся плеском воды, и горный ручей в моей долине зажурчал громче и сильнее. Я пила из него — не стоя на коленях и не из сложенных лодочкой рук, а ухватившись за скалу и наклонившись. Я улыбалась, я чувствовала вкус прошедшей зимы. Я пила новую весну.

День за днем показывались зеленые ростки. На снегу появлялись проталины и вылезали травы — окопник и пустырник. Я встречала их как старых друзей. Я припадала к ним, думая: «Кому нужны люди? Люди не всегда такие» — я имела в виду мягких, и добрых, и нежных на ощупь. Я собирала травы и сушила. Иногда растирала в порошок или смешивала с солью. Или оставляла расти в земле.

В те дни бурлящей воды ко мне вернулась Гормхул. Она была как дерево на горном пике — очень тонкая и прямая. Я смотрела, как она спускается, и, когда она подошла ближе, я увидела, какая она костлявая и как просвечивают темно-голубые вены у нее под кожей. Несмотря на ее запах, я заволновалась. Она выглядела так, словно была при смерти, и я спросила:

— Ты останешься? Возьмешь пару яиц?

Это правильно — предлагать помощь тому, кто еще беднее, чем ты. Но ей не нужны были яйца, или тепло, или друг. Болезненным писклявым голосом она сказала:

— Белена…

И я дала ее просто так. Я ничего не попросила взамен.

— Гормхул, — сказала я, — если тебе когда-нибудь понадобится еда…

Но она покачала головой. Она улыбнулась, потому что сжимала теперь белену в руке. Кожа у нее была тонкой, как крыло мотылька. Гормхул сказала:

— Ты как жена. Жена! Жена!

И побрела по камням, бормоча себе под нос, как будто полностью утратила разум:

— А я не жена.

Но тогда приходила не только она.

Птицы пели и пели. Они устраивались на ореховом дереве и заводили свои трели или чистили перышки в тающем снеге, и, стирая однажды вечером плащ в ручье, я поняла, как мне не хватало этой музыки. Среди снежных заносов я слышала лишь сову. А весна была рядом, и теперь вокруг пели птицы. Я пела вместе с ними. Я терла плащ и мурлыкала.

И когда я отжимала его, то заметила, что птицы больше не пели.

Я подумала: «Гормхул вернулась». Но нет.

На северных склонах, где все еще лежал снег, я увидела оленя. Совсем неподвижный, он казался камнем. Но его рога были огромными и светлыми, и я заметила его следы, что спускались с вершин. Он стоял и смотрел. Я тоже.

— С тобой больше никого нет? — спросила я.

Судя по всему, он был один. Он тоже выглядел худым после зимы. Его мех был крапчатым, испещренным темными пятнами, которые появляются с возрастом или из-за истощения. Он услышал мой голос и прижал ухо. Я подумала: «Калон прекрасен», потому что никогда не видела живого оленя так близко, и он стоял передо мной — в густой шубе, а изо рта у него вырывались клубы пара и торчала трава. Шкура переливалась сотнями цветов, он смотрел на меня горячим взглядом, а его корона из рогов высоко вздымалась. На некоторое время в мире существовали только он, я и ручей.

Потом он прижал оба уха. Его грудь и передние ноги шевельнулись, и он аккуратно повернулся на снегу. Он поплыл вверх, прочь от меня, обратно в безопасные места, и я спросила:

— Куда ты? Почему уходишь?

Ведь я специально не двигалась и молчала.

— Он увидел меня, я думаю.

Я вздрогнула. Я не слышала, как кто-то прошел рядом по траве. Из-за шумящей воды и качающихся деревьев и из-за моих слов, обращенных к оленю, я не различила его шагов или как хлопает плед по его ногам. Я вернула равновесие, ухватившись за камень.

— Извини, — сказал он, подняв руку. — Я потревожил тебя?

Я покачала головой.

Он ждал. Ждал, пока я отряхивала юбки и переводила дух.

— Вот, — сказал он.

У него в руках была корзина, накрытая тряпкой, и когда я заглянула туда, то увидела мясо — темное и соленое.

— Оленина. У нас осталось больше, чем надо, с Хогманая.

Он улыбнулся, должно быть, выражению моего лица — там было очень много мяса.

— Но лучше мне не показывать этого твоему другу.

Я нахмурилась:

— Другу?

— Ему.

Он кивнул на оленя, который темным силуэтом застыл на фоне неба, все еще глядя на нас, одно ухо вперед, другое назад.

Аласдер Ог Макдоналд. Таково было его полное имя.

— Но у меня есть еще имена, — сказал он. — Красный — из-за волос, а также из-за одной битвы, когда я весь перемазался кровью убитого врага. Я отлично дерусь. Думаю, это у меня получается лучше всего. Внизу, в Арджилле, меня зовут Задира из-за стычки с Кэмпбеллами, которую я устроил, когда был мальчишкой. Мне сломали несколько ребер, но я им тоже переломал кости. Задира… Я всякого наслушался. Щенок. Второй.

Пока он говорил, я направилась к огню. Вечер подошел к середине, январский свет тихо умирал. Аласдер уселся в дверном проеме хижины — наполовину внутри, наполовину снаружи. Куры клевали что-то около него.

— Щенок?

— Мать говорит, что я лучше отзывался на свист, чем на свое имя, когда был маленьким. Говорит, что собака лучше знала гэлик.

Мне понравилось слушать его.

— Наш клан тоже много как называют. Маклейны или люди из Гленко, как правило, но если ты спросишь лоулендеров… — он состроил рожу, — то услышишь имена, в которых зазвучит ненависть. Папистское племя. Гэльское стадо…

Он вдавил пятку в землю.

— Я знаю, — сказала я.

— Наши имена?

— Знаю, какими могут быть имена. У меня их много. Прежде всего я Корраг. Но другими именами меня называли чаще, чем этим. Карга. Ведьма. Дьявольское отродье.