Книга Удавка для бессмертных - Нина Васина

Корневич сообщил Хрустову, что в девятом отделе произошел несчастный случай. Не совсем трезвые ребята переругались, схватились за оружие, ну и… Сейчас собралась срочная комиссия по этому делу, собираются строго предупредить о полном запрете спиртного на работе.

– И Курочкин ругался? – поинтересовался Хрустов, пытаясь поймать взгляд Корневича.

Майор развел руками.

– А что, майор, сколько оттуда вынесли носилок?

– Четыре трупа. Вот так-то. Нервы, спиртное, нереализованные амбиции, обиды. И оружие, которое всегда рядом.

– И теперь получается, что с теми ребятами, которых ты видел в морге, из девятого отдела остались только ты да я? – Хрустов говорил, с трудом двигая онемевшими губами. – Шесть трупов за один день? Ну знаешь, майор!

– Нет, капитан. По бумагам получается, что в девятом отделе не осталось никого. Я застрелен по неосторожности в квартире проститутки. А у тебя случился вчера на работе сердечный приступ! – Корневич поднял руку и ткнул себя пальцем под мышку. – Или забыл?

– И что это все значит?

– Это значит, что мы оба переведены в ранг секретных агентов контрразведки. Успокой нервы, капитан.

– Так не пойдет, – Хрустов упрямо выставил подбородок, – на хрен мне нужна должность такой ценой!

– А кто тебя спрашивает? Иди и застрелись, если хочешь. В кабинете. Пока там не все убрали. Или работай, или сдохни. Что еще непонятно? Тебя откуда взяли в госбезопасность? Со школьной скамьи, что ли? Наверняка ведь не мальчиком сюда пришел. Почему ты именно сейчас решил поинтересоваться особенностями выживания и продвижения по службе в Комитете?

– Если ты такой умный, то должен уже понять, что происходит! – повысил голос Хрустов.

– Мы вляпались в большое дерьмо, которое в газетах называют государственными интересами, – зашептал Корневич, притянув к себе Хрустова за грудки, – и пока я точно не разберусь, что это за интересы, пока я не раскручу эту шараду, а я раскручу, будь уверен, пока я максимально не закрою твою и свою задницу компроматом на тех, кто вот так запросто уничтожил весь отдел, не смей мне мешать! И вот что, капитан, – Корневич отпустил Хрустова и аккуратно разгладил рубашку у него на груди, – я собираюсь долго жить и успешно продвигаться по службе. А ты? – на Хрустова смотрели спокойные глаза в красных прожилках воспаленных белков. – И специально для поднятия боевого духа даю твоему измученному предположениями мозгу работу. Этот еврей, Капапорт, который сжег доллары. С ним случилась в Америке странная вещь. Его арестовали и уже неделю держат в ЦРУ.

– Такого умного и предприимчивого? Что же он натворил?

– Номера купюр, помнишь? Серии, года. Только двести сорок две бумажки оказались подлинными. Те номера и серии, которые были на других, не существуют. Ты только подумай, Хрустов, – зашептал Корневич, приблизив вплотную побледневшее от возбуждения лицо, – девять тысяч семьсот шестьдесят две сотенные купюры, которые Капапорт так тщательно скупал и менял здесь, в Америке не выпускались!

– Да где он их взял?! – повысил голос Хрустов, отдирая от своей рубашки опять вцепившиеся в нее руки Корневича.

– Тебе пожелать счастливой охоты, или пойдешь в свой кабинет стреляться? – К Корневичу вернулась его невозмутимость, он огляделся. – Работать надо. Мне нужны женщины или клише.

– Мы их не найдем, если они не надумают вернуться в Москву.

– Да какой ты агент, если за два месяца не найдешь на земном шаре женщину?!

Мы заходили в электрички и ехали до конечных станций. На второй день я перестала вслушиваться в названия станций. На барахолке небольшого городка Су выбрала себе кофту ручной вязки, а я ветровку: ночами холодало. Су стала бояться отпускать мою руку, она ни в коем случае не соглашалась оставаться одна. Я с ужасом смотрела, как Су уже второй раз подворачивает джинсы внизу, как закалывает булавкой пояс. В том же городке мы посетили баню, это было истинное удовольствие, которое для Су кончилось громкой и длительной истерикой. Она долго смотрела на себя в зеркало, потом заплакала, зажимая кулаком рот. Радоваться больше было нечему: из зеркала смотрела испуганная девочка-подросток с едва развитой грудью, длинными худыми ногами, вдруг выступившими ключицами и полысевшей опушкой между ног. Я укрыла ее простыней, и мы плакали вместе, пока нас не стали поить чаем с травой, уверять, что все пройдет и забудется, и интересоваться, откуда мы вообще без вещей.

Время пересадок с одной электрички на другую мы проводили с пользой: напивались. Пока Су не помешали войти в какое-то кафе, хлестнув перед нашими лицами табличкой с той стороны стекла: «Несовершеннолетним после 19.00 вход воспрещен». Она стала визжать, топать ногами и кричать, схватила камень и запустила им в витрину кафе. Первое, что я сделала, когда услышала сирену милицейской машины, залезла к ней, дергающейся, как припадочная, и выкрикивающей ругательства, в карман джинсов, вытащила все имеющиеся там доллары и забросила их скомканной кучей в урну вместе с выдранным у себя из-за пояса пистолетом. Ничего себе будет сюрприз для дворника.

В отделении милиции на Су ко всем нашим несчастьям напал понос, и еще она ругалась матом каждый раз, как только кто-нибудь начинал задавать ей вопросы. Пятнадцать суток. Небольшой обыск – руками по бокам тела, изъятие документов – вещей нет, только «носильные», как было указано в протоколе, и камера, где мы вдвоем. Я не могу спать на спине, и это ужасно. Я всегда спала на спине. Я так устала, что страшную когда-то перспективу появления Хрустова, например, теперь представляла как избавление от всех бед. На третий день, вероятно, мои молитвы были услышаны, или до Москвы дошла информация о нашем задержании и там наконец поняли, что мы и есть те самые разыскиваемые особо опасные преступницы. Так или иначе, но в восемь утра к отделению подъехала машина, как нам было сообщено с уважением в голосе – из области. Брыкающуюся Су вывели в наручниках. Она старалась лягнуть всякого, кто подходил к ней ближе, чем на метр. Я снискала за эти дни некоторое уважение, вероятно, полным равнодушием к ее выходкам и вежливыми ответами на все вопросы. Поэтому я без наручников, поэтому мне в карман дежурная по отделению засовывает пряник и крестит на дорожку.

Су остановилась сзади машины, там, где у дверей с решеткой ее ждут двое охранников, посмотрела на небо и глубоко вздохнула.

– Я хочу домой, – говорит она, обернувшись ко мне. – Я устала. Мне все это надоело, поэтому пошли вы все на… козлы! Пусть этот городок сметет с лица земли! – Она садится на землю и закрывает голову руками.

– Не надо, – говорю я милиционерам, которые, переглянувшись, двинулись к ней, – не надо ее трогать, пожалуйста, я сама.

Я подхожу к Су, она поднимает заплаканное лицо и шепотом предлагает мне сесть на землю и закрыть голову руками.

– Послушай, – я наклонилась к ней, и сильнейший порыв ветра бросил меня к машине. Это случилось неожиданно, при почти полном безветрии. Закрывая рукой лицо от пыли, подхваченной ветром, я смотрю немое кино – перемещение четверки в милицейской форме по двору. Они словно плывут в невесомости, с трудом отрывая ноги от асфальта, вытянув руки в попытке бежать.