Книга За колючкой – тайга - Сергей Зверев

– Твою мать, – расстроенно глядя на беглого зэка, пробормотал водитель, и на кисти его, на наружной стороне, мелькнуло изображение синего солнца, встающего из синего моря. – Когда же эти лагеря прахом пойдут…

«Девять лет», – вглядываясь в лучи синего светила, подсчитал Литуновский. Бедовый словно в воду смотрел, предупреждая о встрече и необходимости общаться с водителями по-человечески.

– За что «чалился»? – тихо, понимая, что лезет не в свое дело, спросил хозяин «ГАЗа». Освободился он, стало быть, давно, если задает такие вопросы. Вместе с тем приятно, что задает в прошедшем времени.

– Сто пятая, часть вторая, – глотая очередной кусок, ответил Андрей.

– Понятно, – глухо выдавил водитель. – Я тоже за ней сидел, только тогда она значилась сто второй. Девять лет от звонка до звонка. Черт тебя побери… – он еще раз посмотрел на Литуновского. – «Увези меня в Назарово». Ты себя со стороны представляешь?

– Я хорошо представляю, что со мной станется, если я вернусь обратно. Сидеть и ждать администрацию со спецназом ГУИН, чтобы они меня, как суку, завязали и поволокли по лесу? У меня нет выбора.

– Есть, – отрезал водитель. – Выбор всегда есть. Сейчас едем в Смоленский, там отсидишься пару недель, отъешься, обнову тебе справлю. А там уже видно будет. Нет, ты секи за ним… Стоит в робе, кирзачах и говорит: «Я корзинку потерял. Отвези меня в Назарово».

Ох, как прав он. Да только что делать-то, в самом деле? Говорить – здравствуйте, я осужденный Литуновский, статья сто пятая, срок восемнадцать лет – не подскажете, как уйти от погони?

– С «дачи»?

Он кивнул.

– Будь она проклята… – Лицо водителя посерело. – Значит, на каждом посту ГАИ и между ними по пятку пацанов с «калашниковыми». Скоро появится вертолет, и лес начнут чесать войска. «Довези меня до Назарова»… Нет, браток, так дело не пойдет. Тут у меня свой интерес. Должен же с этой проклятой «дачи» уйти хотя бы один? Если тема «выгорит», то ты будешь первым, кто ушел живым, а я, уж коли сам уйти не смог, буду первым, кто помог это сделать другому. Так как, впишем себя в историю этого богомерзкого концлагеря?

Глава 7

В бараке снова работал тотализатор, и ставки на этот раз превышали все мыслимые пределы. Даже Веретено и остальные, кто был опущен под нары и чья участь до конца срока уже решена, были допущены к пари, и это указывало, что дерзкий побег Литуновского в некоторой степени сгладил все социальные шероховатости, царствующие на «даче».

– Две пачки «Примы» на то, что Летуна возьмут не раньше, чем через два дня.

– Летуна-то возьмут, а вот где ты-то возьмешь две пачки?

– Я отказываюсь от курения на двое суток. Но что-то подсказывает мне, что я обкурюсь.

– Пачка чая, что Цыца не обкурится.

– Почему?

– Потому что Летуна возьмут сегодня вечером.

Бедовый лежал, смотрел в потолок и загадочно теребил мочку уха. Теперь, когда стало ясно, что смирение Литуновского с судьбой и его активность, никогда не поощряемая на зоне, фикция, и не более, Банников понимал, что зэк ушел к ручью. Повода не доверять Толяну у Литуновского не было. Более того, все события, уместившиеся в период времени «от побега и до побега», указывали на то, что смотрящий питает к зэку симпатии, и у последнего, в свою очередь, не было повода усомниться в порядочности авторитета. Значит, к ручью.

Оставляло небольшую копоть в душе сомнение относительно легкого, почти флиртового обмана Литуновского с «шишкобоем», но, здраво размыслив, Бедовый пришел к выводу, что в этом Летун был прав. Он верно поступил, когда вместе со всеми провел и смотрящего. Любая секунда подслушанного разговора в бараке могла оказаться щелью, через которую информация уплыла бы в администрацию. Аппарат в этом случае был бы уничтожен, зэк в очередной раз репрессирован, и о побеге не могло даже идти речи. Не упоминая уже о том, чтобы его подготавливать.

Ох, этот «шишкобой»…

Ай да Литуновский. А Кудашев-то распереживался, веревку натянул, чтобы зэк не улетел… А зэк улетать и не собирался. Зэк собирался уехать, что и сделал.

Бедовый улыбнулся, вспоминая, как Хозяин суетился относительно поставки мастеру Литуновскому материалов. Дюраль он выбивал в «семерке», необходимые запчасти добывал, используя служебное положение, у знакомых в Красноярске. Спрашивал каждый день Литуновского:

– Что-то еще нужно?

Нет, Летуну больше ничего не нужно было. Он и так был благодарен Хозяину от всей души. И чтобы вот так, посреди бела дня… На четырех колесах и на виду у всех… Мимо Хозяина, в седле… На всей скорости… В тайгу…

Нет, такого Бедовый не видел ни разу. Что – не видел? Не слышал.

Однако на такое нужно решиться, черт побери. После нечеловеческих побоев и трех месяцев ШИЗО, приравнивающегося здесь к газовой камере, администрация не смогла вытравить из Литуновского ни тягу к свободе, ни любовь к жизни, ни уважение к самому себе.

Подумав о гордости, Бедовый вдруг осекся. Он лежит и рассуждает о Летуне, зная его всего около восьми месяцев, из которых три тот провел в изоляции. А пять остальных отмалчивался, разговорившись лишь перед самым побегом, когда ему понадобилось транспортное средство. Да и о чем были те разговоры? Шишки-лопасти, домашний кинотеатр, коза его задери, да баня, которая сразу после побега Летуна внезапно закрылась, а после прилета генерала так же неожиданно открылась. Что бы ни делал Летун, его можно простить только за то, что те три недели, пока он вешал лапшу на уши всем без исключения, в зоне гремело радио, а по вечерам люди имели возможность мыться и смотреть фильмы. В бараке были такие, которые не были в русской бане более десятка лет. А старик из-под Ханты-Мансийска, прирезавший по пьяни старуху и двоих сыновей, последний раз был в кино в Москве, во время Олимпиады. Там его, беспаспортного, «зачистили» и выбросили из города – не хватало еще, чтобы высокие гости смотрели на последствия развитого социализма.

– Вот это, мать вашу, шинематограф, – кричал он беззубым ртом, глядя, как Ван Дамм бьет пяткой в ухо какого-то азиата. – Мне так же бил штаршина што пятнадцатого отделения, когда вышаживал на што первом километре Рублевшкого шошше.

Словом, Летун, как бы о себе ни заботился, сделал счастливыми в этом лагере многих. Что – многих? Всех.

И теперь, глядя, как зэки толпятся и азартно галдят в углу организатора и руководителя тотализатора, Мазепы…

– Шерстяные носки, что Летун продержится трое суток.

– Против носков два бруска земляничного мыла, что его не найдут вообще…

…Смотрящий все круче и круче склонялся к мысли о том, что Литуновский обрел то, чего ему не хватало. Пусть лес. Пусть голодно. Пусть один, и не с кем перекинуться словом. Он свободен, и это первично. Все остальное – мишура, пыль и труха. Уже даже неважно, дойдет Литуновский до дома или нет. Для него главное, что он на воле.