Книга Не время умирать - Валерий Георгиевич Шарапов

объясните?

– Так не было никого в общежитии, все или на танцах, или в кино…

– Никого не было, а вы трое были.

– Да и нас не было! – встрял Яшка. – Гражданин начальник, он с девчонкой своей поссорился и лез мириться.

– Лез мириться с одной – пристроился к другой. Понимаю.

Анчутка замолчал.

– Вот что. Вы вот в один голос одно говорите, а пострадавшая другое. Что душили ее вы, гражданин Рубцов, на почве давней неприязни и того, что она вам отказала. А гражданин Канунников, как бы это сказать… ассистировал.

– Наглая ложь! – заявил Яшка, бледнея, как стена.

– А морда поцарапана – потому как кошку с дерева снимал?

– Н-нет, это она…

– Ну вот, что и требовалось доказать. А вы, гражданин Рубцов? Не устали врать?

Пельмень, не поднимая глаз, отрезал:

– Ни слова не скажу. Делайте что хотите.

– Зафиксируем. – Опер принялся писать.

Дело у него шло не сказать чтобы быстро, по всему было видно, что привык он не к писанине, а к совершенно другим действиям. Тут в дежурку заглянул какой-то из группы:

– Товарищ лейтенант, разрешите? Тут потерпевшая артачится… – Глянув на задержанных, замолчал.

– Что с ней еще? – ободрил лейтенант, продолжая сражаться с пером и чернилами. – Не смущайтесь, они тут все друг другу уже свои.

– И все-таки выйдем, – предложила Введенская, появляясь в дежурке. – Добрый вечер, Яковлев. Позвольте пару слов наедине, а молодые люди нас тут обождут.

Коридор наконец-то обезлюдел, можно было говорить спокойно. Опер докладывал:

– Уперлась. Не желает ни на освидетельствование, ни одежду отдавать, ни тряпки с постели. Пьяна. Повторяет как попка, что «ссильничали», называет этих двух – и только. Что делать с ней?

– Ничего не надо с ней делать, – ответила Введенская.

– А как раскрывать прикажете? – поинтересовался Яковлев.

– Так же, как и всегда. Человек стесняется.

– Такая-то? – усомнился опер.

Введенская предостерегающе подняла палец.

– Где она, в комнате?

– Так точно, там сержант местный дежурит.

– Спасибо, я разберусь. А вы пока пройдите по комнатам, поговорите с населением. Выполняйте.

Опер ушел. Катерина обратилась к Яковлеву:

– Слушайте внимательно. Тряпки я добуду.

– Каким же образом?

– Пока не знаю. А вас попрошу вести допрос задержанных еще минимум полчаса. Если я не появлюсь, то еще столько же. Из помещения не выпускать ни в коем случае, если в уборную – то в наручниках. Понятно?

– Так точно. Только они ничего не говорят.

– От них этого не требуется. Надо чтобы она заговорила.

– Но она вроде не молчит.

– Она врет. А должна сказать правду. Вот как только она мне скажет, обоих задержанных с большим громом, под фанфары везете на Петровку.

– Что ж, так и сделаем. Так и собирались. Катерина Сергеевна, а вы откуда вообще тут?

Введенская подняла бровь:

– Живу я здесь, Яковлев. Прописана.

– Я имею в виду – тут, – он очертил руками круг, – на месте откуда?

– Из дому, – пояснила Катерина, – у нас район небольшой. Сижу себе с ребенком, а тут происшествие. Надо же пособить товарищам. Я пошла, а вы приступайте.

Катерина поднялась на этаж, вошла в разгромленную комнату. Тут под присмотром Остапчука сидела Самохина, в халатике, красивом, но несвежем, густо воняющем духами, криво застегнутом на разные пуговицы.

– Товарищ сержант, позвольте нам тут пообщаться?

– Как не позволить. – Санычу было противно и неинтересно, вышел он с удовольствием. Было слышно, как он, грохоча сапогами, уходит к лестнице.

– Здравствуй, Мила. – Катерина взяла табурет, села напротив.

Самохина подняла глаза, заплаканные, красные, но красивые, в густых темных ресницах, и тотчас отвернулась. Без своей обычной штукатурки на лице она себя ощущала хуже, чем голая.

– Вы кто?

– Я Екатерина Сергеевна, следователь.

– Здешний? Я вас не знаю.

– Нет, я не отсюда. Я с Петровки.

– Хорошо.

Она замолчала, с видом тихой идиотки тараща глаза, пальцем водила по борозде на шее. Катерина понятия не имела, как начать разговор, и брякнула первое, что на ум пришло:

– Тут эти хотят тебя к врачам отвезти.

Мила тотчас отозвалась:

– Не поеду.

– А они небось еще говорят: там ничего с тобой не сделают, просто врач тебя осмотрит, полазает палочками?

– Да.

– Чего б они понимали – ничего не сделают, – продолжила Катерина, – как будто так просто торчать на этой кушетке.

– Да.

– Или вот одежду отдать, постельное белье. А как отдать? Как будто вернут потом, да?

– Да.

– Красивый халатик. Немецкий?

– Французский.

– Или вот белье. – Введенская, покосившись на койку Милы, сглотнула. Грязновато тут. Уж не перебывало ли на нем полгорода? Какой эксперт возьмется определить…

– А я тебе, Мила, по секрету скажу: нет никакой нужды ни в докторах, ни чтобы вещи отдавать. Они просто не знают, что можно и без этого.

Милка подняла голову, спросила с надеждой:

– Можно?

– Можно, можно! Я устрою, только уговор. Честно скажи: они это или нет?

– Не они, – угрюмо признала девица.

– А кто?

Та молчала. Введенская, хотя и понимала, что ни в коем случае нельзя сбавлять темпа, никак не могла сообразить, о чем говорить. В голове возникла идея – ужасная и глупая. Но, похоже, единственно верная – в любом случае объясняющая все. Катерина, подавшись вперед, положила свою тощую ладошку на Милину ладонь – крупную, короткопалую, красноватую – и произнесла так задушевно, как только могла:

– Мила, только между нами. На них показала, чтобы его не выдавать?

– Д-да…

– Ты сама его привела?

Кивок.

– И у вас с ним ничего не получилось?

«Силы небесные. Снова кивнула. Покраснела. Глаза отводит! Ну же…»

– А ты… ну он то есть. Такой замечательный?

«Батюшки. Невероятно. Непостижимо».

И все-таки факт: Мила сначала кивнула, хотя потом, спохватившись, зажала уши, запричитала:

– Зачем вам? Чего вяжетесь? Оставьте уж… я устала, устала, ясно вам?

– Что ты, что ты. – Катерина, преодолев понятную брезгливость, притянула ее к себе, обняла – и снова сработало. Мила разрыдалась.

Введенская решилась: «Да, подло. Да, гадко. Но другого выхода нет. Пойду по тому пути, что под ногами». Ощущая себя рыбаком, вываживающим рыбу, которой хитроумность заменяла мозги, между уговорами и утешениями она задушевно произнесла:

– Полно, Милочка, полно. Пойдем сейчас в душевую, ты отмоешься как следует, и сразу станет легче, и ни к каким врачам тебя не потащат – следов-то нет. А я тебе кровать перестелю. Ляжешь и отдохнешь, а там и видно будет.

«Ну же! Только не включай мозги, если они у тебя остались!»

И Мила не подвела, насморочным голосом, с сомнением протянула:

– Как же – душ. Там народу полно.

– Всех лично разгоню, – пообещала Катерина и потянула ее за руку. – Пойдем.

Своей мякиной в голове она все-таки пошевелила. Так,