Книга Добролюбов: разночинец между духом и плотью - Алексей Владимирович Вдовин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чрезвычайно важно здесь появление слова «желчь». Эту выразительную метафору Герцен развил спустя полтора года в статье «Лишние люди и желчевики», где дискредитация образа мысли и жизни «новых людей» становится более концептуальной. Уже после смерти Добролюбова Чернышевский признавался, что некая статья Герцена с руганью в адрес Николая Александровича его крайне разозлила. Можно без сомнений утверждать, что имелась в виду статья о «желчевиках» (таким неприятным, но с середины 1850-х годов расхожим словом именовались представители нового поколения нигилистов{305}). Нелестно отзываясь о личных качествах «желчевиков», Герцен метил в том числе в Чернышевского и Добролюбова.
Статья Герцена действительно насыщена едва различимыми намеками на ряд текстов Добролюбова и Чернышевского. Укажем лишь на один укол в адрес Добролюбова, еще не замеченный комментаторами. Описывая отталкивающие физические и психические свойства «желчевиков», Герцен полемизирует с обрисовкой положительных черт молодого поколения в добролюбовских «Литературных мелочах прошлого года»[16], спровоцировавших всю полемику. Это хорошо видно при сравнении текстов:
«Литературные мелочи прошлого года»
«Совсем не так отнеслось к вопросам жизни молодое поколение… От пожилых (то есть от «лишних». — А. В.) людей обыкновенно рассыпаются ему упреки в холодности, черствости, бесстрастии. Говорят, что нынешние люди измельчали, стали неспособны к высоким стремлениям, к благородным увлечениям страсти. Всё это, может быть, чрезвычайно справедливо в отношении ко многим, даже к большинству нынешних молодых людей… Но за ними, и отчасти среди них, виднеется уже другой общественный тип, тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением. <…>
Они в самом деле стали мельче, если хотите, и потеряли ту стремительную страстность, которою отличалось прошлое поколение; но зато они гораздо тверже и жизненнее. <…> В общей своей массе молодые люди нынешнего поколения отличаются спокойствием и тихою твердостью. Это происходит в них прежде всего, разумеется, оттого, что нервы еще не успели расстроиться»{306}.
«Лишние люди и желчевики»
«Это (то есть «желчевики». — А. В.) не лишние, не праздные люди, это люди озлобленные, больные душой и телом, люди, запахнувшие от вынесенных оскорблений, глядящие исподлобья и которые не могут отделаться от желчи и отравы… Они представляют явный шаг вперед, но всё же болезненный шаг…
Смена им идет; мы уже видим, как из дальних университетов, из здоровой Украйны, с здорового северо-востока являются совсем иные люди, с непочатыми силами и крепкими мышцами…
Они носили на лице глубокий след души помятой и раненой. У каждого был какой-нибудь тик… — свернувшееся самолюбие. <…> Все они были ипохондрики и физические больные, не пили вина и боялись открытых окон…
Вот откуда их беспокойный тон… намеренная сухость… беспокойная нетерпимость директора департамента»{307}.
Добролюбов открыто говорил об упреках в черствости и холодности со стороны поколения «лишних людей». Герцен описывает молодое поколение с помощью метафоры болезни (разлития желчи), причем выражение «намеренная сухость» заимствует из другой статьи Добролюбова — «Благонамеренность и деятельность», где упреждаются повторные нападки со стороны издателя «Колокола»:
«За такие жесткие строки нас, разумеется, упрекнут в неблагородстве и сухости сердца, в недостатке симпатии к высоким стремлениям и в фаталистическом поклонении факту. Мы заранее признаём справедливость всех подобных упреков и потому продолжаем свои объяснения, предавшись судьбе»{308}.
Концептуальный словесный портрет нового поколения был смонтирован Герценом из фраз и образов, давно употреблявшихся в том числе и самими «отрицателями». Так, доктор и приятель Добролюбова Иван Максимович Сорокин сообщил ему 16 июня 1860 года: «[Литераторы-жертвы], пожалуй, были бы очень довольны Вашей смертью, избавившей от назойливого и ядовитого критика (замечу мимоходом, что Вы приобрели репутацию ядовитого человека и литература воет в отчаянии, что Вы всякого обидели)»{309}. Однако в печати, да еще таким влиятельным автором, как Герцен, это было сказано впервые. Добролюбов, судя по чудом сохранившейся страничке из его дневника 1859 года, не сильно переживал упрек человека, который в середине 1850-х годов был его кумиром, на статьях которого он вырос:
«Однако, хороши наши передовые люди! Успели уже пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции… Теперь уж у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности! Я лично не очень убит неблаговолением Герцена… но Некрасов обеспокоен, говоря, что это обстоятельство свяжет нам руки, так как значение Герцена для лучшей части нашего общества очень сильно. В особенности намек на бюро (то есть на сотрудничество с Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии. — А. В.) оскорбляет его, так что он чуть не решается уехать в Лондон для объяснений, говоря, что этакое дело может кончиться дуэлью. Ничего этого я не понимаю и не одобряю, но необходимость объяснения сам чувствую и для этого готов был бы сам ехать. Действительно, если намек есть, то необходимо, чтобы Герцен печатно же от него отказался и взял назад свои слова»{310}.
Так в конце 1850-х годов проявилось драматичное расхождение двух «партий», по-разному представлявших себе переход России к более справедливому социальному устройству. Герцен после удручающих итогов французской революции 1848 года и государственного переворота 1851-го, приведшего к установлению Второй империи, разуверился в утопических программах коммунистов и анархистов, начал видеть перспективы России только в крестьянской общине и постепенных преобразованиях. Добролюбов же (как и Чернышевский), как следует из его дневника и других текстов, обсуждавшихся выше, мечтал об изменении всех сфер государственной жизни через радикальные демократические преобразования.
Отцы и дети: конфликт с Тургеневым
Через год после конфликта с Герценом вспыхнул другой, не менее резкий, вошедший в историю русской литературы под ярлыком «разрыв Тургенева с кругом «Современника». Общая канва его была изложена еще в воспоминаниях А. Я. Панаевой, согласно которым Тургенев заявил Некрасову: «Выбирай: я или Добролюбов»{311}. Поводом к ультиматуму стала статья Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» о романе «Накануне», которая якобы крайне не понравилась Тургеневу и тоном, и интерпретацией романа. Что на самом деле произошло зимой 1860 года, историки литературы выяснили лишь в конце 1980-х.
В сущности, отход Тургенева от журнала фактически начался еще в 1858 году, когда прекратило действие «обязательное соглашение», что писатель воспринял как «выход на волю». После этого
