Книга Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге Мойше и Мейлех тоже вошли внутрь, но не потому, что подошла их очередь. У нас до сих пор оставались две пары часов, которые мы сохранили во время «Марша смерти», и я отдал одни из них надзирателю в душевой, чтобы он скорее пустил помыться моих братьев.
Внутри помещения каждому заключенному давали кусок мыла и говорили: «Разденьтесь и оставьте здесь все, кроме обуви».
Другие часы были запрятаны в кусок мыла: Мойше сделал это еще в Аушвице. Теперь он решился попробовать пронести их в душ в Маутхаузене. С виду это был обычный кусок мыла, но если бы кто‐то взял его в руку, то сразу стало бы заметно, что он слишком тяжел. К счастью, никто и не подумал это проверять.
После горячего душа нас выгнали на улицу, не дав полотенец, чтобы вытереться. Мы были мокрыми и голыми – только ботинки на ногах. Мойше до сих пор держал в руке кусок мыла с часами внутри. Я потрогал свою обритую голову: она покрылась коркой льда. Мы стояли, дрожа. Было неясно, почему нас заставили ждать. «Почему? – думал я. – У них нет свободного помещения? Они ищут место для нас в бараках?»
Некоторые не выдерживали испытания: кто‐то начал харкать кровью и падал замертво. Мойше подал идею: «Давайте тесно прижмемся друг к другу, чтобы согреться». Я как‐то об этом не подумал. Мы очень плотно сомкнули наши тела и запели: «Ничто, кроме пули и газовой камеры, не может нас погубить». Мы повторяли эту фразу снова и снова, снова и снова. И знаете что? Мы перестали чувствовать мороз. Так и стояли голые и пели три часа. Люди вокруг нас падали и умирали, а мы не ощущали вообще никакого холода. Мы не харкали кровью и даже не кашляли. Такова сила единства – и желание жить.
Было очевидно: если бы немцы хотели прикончить нас, то могли бы сделать это в Аушвице или в любой точке «Марша смерти». Но им все еще было нужно, чтобы мы работали. Они начали эту жестокую игру, и мы поневоле участвовали в ней, поставив на кон свою жизнь. Стоило лишь на минуту дать слабину, и пиши пропало. Наконец нас отвели в подвал и выдали каждому стопку одежды – пару штанов, рубашку и тонкую куртку – все в привычную лагерную полоску.
Потом нас поместили в барак. Там было тепло. Мы надеялись, что наконец, после трехдневного марша, после того морозного ада, через который нам пришлось нагими пройти после душа, можно будет вытянуть ноги, согреться и отдохнуть. Утопия!
Реальность оказалась иной. Нар не было. На полу лежали набитые соломой мешки длиной около пяти метров. На них спали сидя, как на лошади. Другой заключенный садился у тебя между ног спереди, и так далее, пока люди не заполняли мешок по всей его длине.
Передо мной сидел русский, сзади меня – тоже. Я не помню, как отбился от братьев. Тот, что спереди, отклонился назад и всем своим весом навалился на мою грудь. Когда я попытался сделать то же самое, тот, что был сзади, стукнул меня и сказал, чтобы я не ложился на него. Я попробовал пихнуть соседа спереди: «Сиди прямо! Не ложись на меня!» Он обернулся и тоже меня ударил. Я был обезвожен, слаб и не мог сопротивляться.
Русские заключенные были упитанными и сильными. Немцы начали относиться к ним с бóльшим, чем прежде, уважением, когда стало ясно, что их соотечественники победят в войне. К 1945 году все изменилось, за исключением одного: еврей по-прежнему принадлежал к самому низшему классу. Нацисты следили за тем, чтобы мы были слабее всех. А заключенным других категорий разрешалось третировать или убивать евреев.
Эсэсовцы приказали нам соблюдать тишину в бараке. Капо расхаживали по помещению с дубинками в руках, и когда кто‐то начинал шуметь, его били по голове смертным боем. Это было ужасно.
Так что мне пришлось собрать все силы, чтобы несколько часов держать на груди своего переднего соседа, пока наконец не рассвело и нам не приказали вставать. Я едва мог самостоятельно встать на ноги. Этим утром никого снова не кормили. Немцы повели нас строем – переход длился примерно шесть часов – к железнодорожной станции, где загрузили в вагоны для скота и отправили в другой концентрационный лагерь, Мельк, неподалеку от Вены.
Марши смерти
United States Holocaust Memorial Museum (USHMM)
Лагерь в Мельке был куда меньше Аушвица. Питание было таким же. Утром ты получал кофе из жженой репы, а после работы – суп с куском хлеба. Но условия работы были значительно хуже.
Мы копали в холмах туннели, в которых немцы размещали подземные заводы, чтобы укрыть производство от авиации союзников и защитить его от бомбардировок с воздуха. Несколько таких предприятий уже было построено к моменту нашего прибытия, и они выпускали запчасти для самолетов[87].
Труд был тяжким, условия – ужасными. В туннеле горели электрические лампы, и эсэсовцы наблюдали за нами вместе с капо. Ты стоял с электрическим отбойным молотком, направив его над головой, и врубался в каменистую песчаную породу. Никакой защиты – ни касок, ни очков. Крупные камни часто падали сверху. Нужно было не только орудовать тяжелым отбойником, но и боковым зрением следить за каждым куском породы, чтобы вовремя отскочить в сторону, если он упадет. Затем мы загружали песок и камни в вагонетки. Другие заключенные толкали их вручную по туннелю, вывозили обломки породы и выгружали снаружи.
Многие заключенные погибали, когда камни попадали им в голову. Случались и завалы, которые становились могилой для двадцати, пятидесяти, а иногда даже ста человек. Всех погибших на работах нужно было отправить в лагерный крематорий. Каждый труп выносили двое узников. Мертвое тело тяжелое, даже если выглядит тощим и изможденным, и носильщики иногда сами падали с ног и не могли больше ступить ни шагу. Эсэсовцы и капо били их так, что тех потом самих приходилось нести. Я всегда
