Книга У дьявола в плену - Карен Рэнни

— Давай играй, — сказала она и шлепнулась на стул.

Он прислонил биту к небольшому столику, подошел к ней и, протянув руку, поднял со стула.

— Ты способная ученица и за это должна быть вознаграждена. Я целый час буду делать все, что ты захочешь.

— Всего один час? Я требую весь день. А еще лучше… я жажду провести с тобой целую ночь. Ты будешь спать рядом со мной до самого утра.

— Давина. — Он обнял ее и наклонился так, чтобы его нос коснулся ее носа. — Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты непредсказуемая?

Она улыбнулась:

— Постоянно. Непрерывно. Неизменно. Всегда.

— Но еще не ночь.

— Не ночь, — согласилась она. — Сегодня дождь льет не переставая, а гром гремит так, что гроза, наверное, не скоро закончится.

— И что нам делать со всем этим временем? — спросил он, поцеловав прежде мочку ее уха. — Мы можем перейти в какое-нибудь тихое, уединенное место и обсудить, чем мы могли бы заняться.

— Но выбирать буду я.

— И что бы ты хотела, чтобы я делал?

— Целовал меня везде — в глаза, в нос, в шею, в грудь, — без намека на улыбку, сказала она. — Представил бы себе, что я — иероглиф, а ты изучаешь все изгибы моего тела и определяешь, что они символизируют.

Он огляделся, очевидно, для того, чтобы убедиться, что в комнате, кроме них двоих, никого нет, и обхватил ладонью одну ее грудь.

— Например, этот изгиб? Как ты думаешь, какое у него самое важное значение?

— Питание? Плодородие?

Он удивил ее тем, что прижал к себе и обнял. Больше он ничего не сделал — просто окружил ее своим телом, словно она была ценнейшим артефактом, который нуждается в защите.

— Что ты делаешь? — почти шепотом спросила она.

— Держу тебя, — таким же шепотом ответил он и провел пальцами по ее спине и ягодицам. — Зачем ты так утягиваешься корсетом? Тебе этого не нужно.

— Ты хотел бы, чтобы я была распутной, Маршалл? — Со мной — да.

Их окружала тишина большого зала. Ей вдруг захотелось поблагодарить его за то, как он к ней относится, но как такую мысль можно выразить словами?

Поймет ли он?

А как было бы хорошо рассказать ему все, чего он не знал о ней, притом во всех деталях. Хотя о себе Маршалл говорит очень сдержанно, будто опасаясь, что она осудит его или ужаснется тому, что он сделал.

Могла ли она чувствовать к этому человеку что-нибудь, кроме любви?

— Останься со мной на всю ночь, — прошептала она, прижавшись щекой к его груди. — Прошу тебя, Маршалл.

— Давина…

— Ты не сделаешь мне больно. Я это знаю. Поверь мне, как я верю тебе.

Он ничего не ответил, только по-прежнему обнимал ее руками. В эту минуту в ее душе шевельнулась слабая надежда.

Маршалл проводил ее в спальню и зашел, прикрыв за собой дверь. Не отрывая от нее глаз, он начал раздеваться.

— Мне следует чувствовать себя шокированной?

— Разве? Ты ведь уже видела меня голым.

— Так это расплата за мою дерзость сегодня утром?

— Наказание любовью? А это идея. Неужели сработает?

— Очень даже возможно, — спокойно ответила она. — Мне нравится ложиться с тобой в постель. — Сами эти слова уже приятно возбуждали. — Мне раздеться, или ты предпочитаешь сам меня раздеть?

— Напротив, — сказал он, расстегивая пуговицы рубашки, — мне бы хотелось увидеть, как это делаешь ты.

— У меня некрасивые ступни. Меня это всегда удручало. Ступни большие; а пальцы на ногах, наоборот, маленькие и пухлые.

— Твои ступни меня не интересуют.

Хорошо бы начать раздеваться с большим самообладанием, подумала Давина, но она знала, что будет страшно краснеть. По груди и плечам разлилось предательское тепло. Странно, что кончики пальцев просто ледяные.

Маршалл сел в кресло у окна и стал внимательно за ней наблюдать.

Он был полностью одет. Единственной уступкой раздеванию был расстегнутый ворот рубашки.

— А ты разве не собираешься раздеваться?

— Тебе не терпится?

Она уже сняла кринолин и корсет и собиралась снять сорочку. Когда эта часть ее туалета уже сползла до колен, Давина посмотрела на Маршалла.

— У меня такое впечатление, Маршалл, что ты нарочно подстрекаешь меня словами, только для того, чтобы услышать, что я скажу в ответ.

— В таком случае ты меня не разочаровала.

Она сняла сорочку и осталась совершенно голой.

— Я никогда не считала себя слишком смелой или борцом с предрассудками. Я стала причиной скандала, но это случилось непреднамеренно. И когда я была девушкой, я даже в мыслях не могла себе представить, что могла бы быть дерзкой или наглой. Как странно, что я так изменилась за последние две недели. Как раз когда я оказалась на подступах к тому, чтобы стать приличной, почтенной матроной, я вдруг стала бесстыжей.

— Но не для мира, Давина. Если только ты не собираешься обсуждать с кем-нибудь то, что происходит в стенах этой комнаты. Я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.

— Почему же? Я не сомневаюсь, что слухи вокруг твоего имени будут в твою пользу.

Было странно видеть, как густо он покраснел. Давина поняла, что привела его в замешательство. Как же она жила без него?

Боже милостивый, что, если бы она уже успела выйти замуж за кого-нибудь другого? Например, упаси Боже, за Алисдэра? Она никогда не почувствовала бы к нему то, что чувствует к Маршаллу. Она никогда не испытала бы такого головокружительного ощущения свободы, какое дает ей каждый день общения с Маршаллом.

— Ты ведь позволишь мне делать все, что я захочу, не так ли, Маршалл? — спросила она.

Ее вопрос явно его удивил, но он все же переспросил:

— В каком смысле? Уточни.

— Например, если бы я пришла к тебе и сказала, что для меня очень важно, чтобы у нас в Эмброузе был пруд с лебедями, ты бы позволил?

В его глазах блеснули искорки смеха.

— Это твой дом, Давина. Если для тебя важны лебеди, как я могу тебе отказать?

— А платья? Могу я выписать в Эмброуз модисток, например, из Парижа?

— Предупреждаю, что это будет задача не из легких.

— А ящики с книгами?

— Нам понадобятся новые полки в библиотеке…

Неужели она сейчас расплачется? Нет, это будет выглядеть глупо, подумала Давина.

Она подошла к нему и, встав на колени возле кресла, в котором он сидел, взяла его руки в свои.

— Как тебе повезло, что ты женился на мне. Иначе тебе пришлось бы быть слишком великодушным и расточительным. — Она улыбнулась, поддразнивая его. — На самом деле я по натуре чрезвычайно бережлива.