Книга Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга третья - Валентина Александровна Осеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В такое тяжёлое время, когда мой муж работает день и ночь, а я, с больным сердцем, бегаю по очередям, чтобы накормить семью, у меня отнят покой. Но с этим никто не считается! Моя дочь растёт эгоисткой, которой нет дела до матери. А я… — веки у Синицыной краснеют, в голосе слышатся слёзы, — я должна положить этому конец, — шопотом доканчивает она, вытирая платком глаза.
Елена Александровна грустно и удивлённо качает головой:
— Успокойтесь, гражданка Синицына… Ну, до чего вы себя довели? Ведь это совсем не так, как вы себе представляете… Я знаю вашу дочь и знаю её товарищей. Я слышала о них много хорошего, — мягко успокаивает она расходившуюся женщину.
— Что ж тут хорошего? Я вижу их влияние на мою дочь, — плачет Синицына.
Она не слушает, что говорит ей эта чужая девушка. Ей легко говорить — она посторонняя. И хвалить легко. Вот эти похвалы и портят детей. А что же хорошего в этих товарищах, если они учат свою подругу дерзить матери и всё от неё скрывать! Нюры никогда нет дома…
Елена Александровна снова и снова пытается успокоить Синицыну. Что ж плохого в том, что девочка работает в госпитале? Сейчас все люди — взрослые и дети — помогают своей Родине. Кто эти люди? Честные граждане, коммунисты, комсомольцы, пионеры. Все товарищи Нюры работают, она не может и не должна отрываться от коллектива.
В словах Елены Александровны есть то же, что с плачем бессвязно выкрикивает своим родителям Нюра. И это приводит Синицыну в бешенство. Она встаёт и дрожащими руками поправляет берет:
— Мы говорим на разных языках! Мне незачем сидеть тут и слушать ваши поученья. Я тоже советская женщина, меня агитировать не нужно. Но я ещё и мать! Мать! Этого вы не понимаете!
Синицына, не прощаясь, захлопывает за собой дверь. Не отвечая на поклон Грозного и не глядя на работающих школьников, она идёт по двору, высоко подняв голову. Ничего! Она сама справится с дочерью, если школа не желает ей помочь. Она пойдёт в госпиталь, вызовет главврача… Она узнает, где пропадает её дочь…
Этой девушке кажется всё так легко и просто. Кстати, кто она такая? Не важно, впрочем. Жаль только, что она, Синицына, не успела ей даже сказать, что у Нюры нет настоящей учёбы, что Нюра останется на второй год, потому что не слушается матери и тянется за товарищами. С кем они занимаются? С мачехой одного из этих ребят. Конечно, это очень хорошо с её стороны. Пусть она даже очень приличная женщина, но ведь она не учительница! Чем же это может кончиться? И мать должна стоять в стороне и молча смотреть, как гибнет её дочь!..
Синицына останавливается. Она так измучена… Тут недалеко её дом. Дома она бросила всё в беспорядке, даже не сняла с плиты кастрюльку с супом. Ну что ж, пускай всё пропадает! Лучше бы отдала соседке, у той маленькие дети и муж на войне… Соседка так благодарна, когда с ней чем-нибудь поделишься. А делиться надо, теперь нельзя думать только о себе. Разве она, Синицына, этого не понимает? А какая-то чужая девушка читает ей нотации, как будто мать не хочет, чтобы её дочь выросла порядочным человеком! А кто же, как не мать радовалась успехам дочери и каждое утро, провожая в школу, гладила ей пионерский галстук! Но куда же идти? Домой? В госпиталь?
Синицына решительно поворачивает к госпиталю. За углом она видит, как в раскрытые ворота прежней школы, медленно передвигаясь на костылях, опираясь на санитарок, идут раненые.
Синицына замедляет шаг.
Боже мой, боже мой, сколько горя! И ведь у каждого есть мать, жена, дети… У неё своё горе, а у тех матерей — своё… «Вот сидишь дома и всё только около плиты толчёшься. И никому от тебя никакого толку нет… Надо хоть папирос передать им через Нюру, — провожая глазами раненых, думает Синицына. — Ах, боже мой, боже мой, лучше бы не видеть всего этого!..»
На мостовой мелькает знакомый сарафанчик и светлые косички с синими ленточками. Нюра, стараясь попадать в ногу с раненым, осторожно ведёт его через улицу. Худенькое плечо её чуть-чуть гнётся под тёмной тяжёлой рукой.
Вот они переходят на тротуар…
Синицына, прячась за людьми, тихонько идёт за дочерью. Может быть, Нюре тяжело вести раненого, она могла бы ей помочь. Но о чём этот раненый боец говорит её девочке?
— Вот, дочка, спасибо тебе, родная. И матери твоей спасибо, так и передай. Хорошо воспитала она тебя. Немало, верно, сил положила. Уж без этого не бывает. Мать — она мать… И об том сердце у неё болит и об этом. А главное, человека из своего дитяти сделать. Вот это её материнская заслуга и есть… Сердце у неё доброе, небось?
— Доброе, — тихо отвечает Нюра, внимательно глядя себе под ноги. Но как ни тихо говорит Нюра, мать слышит каждое её слово, каждый вздох.
— Вот и спасибо ей за дочку. Вечное спасибо матери за хорошего человека. Небось, любишь ты её? — ласково заглядывает в лицо девочки Егор Иваныч.
— Люблю.
В голосе Нюры звенят слёзы. Чужому человеку они не слышны, но мать их слышит.
Она тихо поворачивается и, словно боясь что-то спугнуть в своём сердце, быстро идёт домой.
«Только бы Нюра не видела меня, только бы не видела!» — думает она, торопясь скрыться за углом.
Глава 44
ДИРЕКТОР
Узнав о визите Синицыной, Леонид Тимофеевич долго беседовал с Еленой Александровной.
Елена Александровна возмущённо и горячо обвиняла мать Нюры.
— Вы не можете себе представить, Леонид Тимофеевич, что это за женщина! Плачет, кричит, не слушает даже, что ей отвечают. Нет, это ужасно! Я просто не знала, как её успокоить.
Леонид Тимофеевич тяжело ворочался в кресле, щурил серьёзные карие глаза.
— Она вас не слушала, а вы её хорошо выслушали? — неожиданно спросил он.
Елена Александровна вопросительно посмотрела на директора:
— Конечно. Я изо всех сил пыталась ей доказать…
— Ну, доказать что-либо такой женщине трудно, а выслушать её внимательно совершенно необходимо. Потому что она всё же мать. Она пришла в школу. Она взволнована, плачет. Значит, совершенно потеряла руль
