Книга Бери и помни - Виктор Александрович Чугунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В эти дни Федор Кузьмич ходил тучей. Ни до Вовки ему, ни до других… Домой возвращался в одиночку, запоздало, шел не прямиком, тропой, а в обход, проезжей дорогой. В межгорбьях устанавливалась сочная весенняя запарь. Кое-где пугливо выбивались по склонам прострелы и фиолетовыми точками маячили в редких кустарниках. Набухшие прутья ивняка слабо зеленели.
— Ну, отец? — каждый раз спрашивала Дарья Ивановна, встречая мужа на крыльце.
— Отстань! Что заладила: ну да ну?
— Ах ты, господи боже мой, совсем на старости лет голову потерял.
Федор Кузьмич никак не мог согласиться, что уступает в работе, которой отдал много лет и которую знал лучше всего. Он никак не мог согласиться, что не может сделать столько, сколько могут другие. Для него это становилось не только делом чести и славы, но и делом жизни. Одолеть во что бы то ни стало! Он полон сил. Он еще обязан быть впереди!
В нервном неудовлетворении Федор Кузьмич не замечал, что происходило вокруг него на участке. Люди как-то в несколько дней разгорелись в смешках и перебранках. И разгорелись, может быть, еще и оттого, что на доске показателей резко вырвались четыре звена, явно нацелясь на лучшие квартиры в новых домах, и у всех засвербило на сердце: «Да что они, хуже, что ли? Смотрите, Федор Кузьмич Зыков, старик можно сказать, со своим звеном на третьем месте после Басулина, этого «бегунка», и Андрея… Сам бригадир Вася Маковецкий после Федора Кузьмича! Надо тянуться, братцы, мы не хуже… Мы тоже работать умеем…»
И шаг за шагом, день ото дня всем участком крепли в работе.
В эти дни Владимир Зыков и вовсе случай от случая приходил домой и каждый раз хвалился матери:
— Ну и папка у нас с тобой! Вот дело затеял…
Дарья Ивановна осуждала сына:
— Папка как папка… Ты бы о другом подумал: ему не двадцать лет…
— А ты скажи ему: пусть он здорово-то не упирается. Людям его дух важен.
Дарья Ивановна возьми и решись об этом поговорить с мужем, успокоить. Пришла в спальню, где он, как обычно, после работы лежал сумрачный и похудевший, присела у изголовья… Начала разговор: мол, Вовка-то что говорит… Федора Кузьмича будто огнем обожгло:
— Чего с этого грамотея взять? Он хоть и начальник участка, а балда…
— На сына-то родного… — Дарья Ивановна покачала головой.
— Пущай глупостей не городит…
Федор Кузьмич поднялся в сердцах и, отопнув комнатные тапки, вышел на улицу. Дотемна бесцельно слонялся по огороду, недолго потолковав с Ильей. Потом остановился в палисаднике у березки и затих. На небе всплыла луна. Сильно и ясно засеребрилось охлыстье дороги на дальнем загорбке. Федор Кузьмич услышал скрип шагов, повернулся: кого еще черт несет? На дороге бабка Опенкина.
— Пошто не спишь, бабушка? — спросил первым, все же хотелось поговорить.
— Сна, сынок, нету… — Бабка остановилась и бьющимися руками полезла в карман за кисетом. — Раньше смерти пужалась: чуть что — на кровать, а теперь никакой леший не берет… Шляюся вот… А ты чего?
Ждал этого вопроса Федор Кузьмич. Ох как ждал! И не мог никто другой подойти, с кем бы о деле можно было поговорить в полную меру. Бабка подошла. Можно и с бабкой.
— И не говори, Василья Харламовна… Какой сон? Не то, так другое… С какого конца браться — не знаю…
— Смотри что…
— Измотался… Все думаешь, как лучше, а получается хуже и хуже.
— Извечно, сынок, так, извечно… — Бабка закурила самокрутку и оперлась на батожок. — Это мой старик-покойник все думал извоз купить… Все, горемычный, продал. Купил свой извоз. Поехал с извозом, а метель как закрутит, снежны горы сдвигала, будто боженька ногой… Старик мой и канул…
— Ах ты, мать моя, — сочувственно воскликнул Федор Кузьмич, но тут же замолчал, пришибленный до поту случайной мыслью. Больше он не слушал бабку Опенкину, возбужденно скреб сапогом влажную податливую землю. Вдруг молча повернулся — и бегом из палисадника прочь, в огород, гребанул с прошлогоднего парника тяжелую земляную кучу. — Ах ты, мать моя родная, — повторил он забывчиво, ощущая во всем теле сладкий ужас — Как я раньше до этого не додумался, старый дурак! Мучился две недели, спину гнул, а тут простота какая… Боженька и тот этакое сообразил. Ну, подожди, сынок, разъязви тебя, мы еще посоревнуемся…
На другой день Федора Кузьмича не было на наряде. Когда Петька пришел в забой, Зыков сидел у гнутого куска железа и привязывал к нему тросик.
— Погоди, Петенька, погоди, — сказал он, вытянув шею. — Мы сегодня покажем… Железкой будем уголь сгребать… Ты штырек в конвейерную цепь воткнешь, конвейер мою железку потянет, а вместе с железкой и уголь. Мы сегодня зададим жару… Мы, Петька, сегодня…
Когда в этот день, как обычно, в забое появился Андрей, Федор Кузьмич с Воробьевым сидели на лесине и лениво переговаривались:
— Мало сегодня взрывчатки взяли…
— Мало, дядя Федя. Завтра по-настоящему возьмем.
— Да и работали… Какая это работа?
— Я будто и совсем не работал. Мне еще две смены, и я хоть бы что.
Андрей постоял в забое, промерил шагами выработанное отцом, подозрительно огляделся и ушел, ни слова не говоря.
А на другой день после митинга в честь полета первого в мире космонавта Юрия Гагарина к Федору Кузьмичу подошел Гришка Басулин и посоветовался с ним как с человеком достойным и важным, чем вовсе обрадовал Федора Кузьмича:
— Поддержишь меня, Федор Кузьмич? Ты передовой товарищ. Гагарина к нам в бригаду, как думаешь? Зачисляем и работаем. Прославляться так прославляться. Ты смотри, какую он славу принес нашей земле! Дух захватывает. От чистой совести… Нутром чувствую, что я с этим парнем одной закваски.
Не насмелился Федор Кузьмич обнять «летуна», слабость человеческую на люди вывести, застеснялся, но в душе порадовался за Басулина, позавидовал, что не ему самому такая мысль в голову пришла, протянул Григорию руку и пожал, а дома потихоньку, тайно размышлял-раздумывал: «Вон какие у нас дети растут! Что он, Гагарин? Бесштанная команда. А что свершил для-ради своих людей! В космосе побывал, не испугался… Может, и из моих детей что-нибудь выйдет… Время, должно, такое… Может, от солнца, а, может, еще от чего, как по радиву говорят… Только вот и я это время ощущаю, будто оно мое собственное…»
И он ходил по двору привычным хозяйским шагом — кум королю и явственно чувствовал, как чувствуют занозу в теле, что в мире все стремительно поднимается, бурлит, наполняя синевой небеса, и будто он, Федор Кузьмич, маленький, но всесильный создатель этого бума.
3
Не прошло и
