Книга Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

отнекивалась:

— Да ведь и другие есть: дядя Угрин, председателева Гана…

Старик нетерпеливо прервал ее, махнув рукой:

— Ну, подумай, дочка. Захочешь — напишу письмо, что поедешь ты…

Право, Марке не было нужды долго раздумывать. Не приближалась ли тем самым ее мечта, не поддерживалось ли этим ее пробудившееся честолюбие? Она только немного побаивалась — ей всего раза два довелось побывать в районном городке, когда она помогала старой Штефанке нести сумки с сыром, маслом, яйцами. Даже такой маленький городок с вымощенной площадью, группы людей перед магазинами, страшный, как ей показалось, шум и гам — все это представлялось ей в то время чужим и немножко враждебным миром; по своей неопытности она боялась его и была очень довольна, когда вернулась в деревню. В какую же даль поедет она теперь? Но надо быть смелой, не бояться — ведь Нюша была такая смелая!

Зато по крайней мере кончится это глупое увлечение ее сердца. Разве не говорят, что время все исцеляет? И кроме того, если она будет далеко, то непременно, непременно его забудет…

Но этому не суждено было случиться.

Когда через две недели Марка отправлялась на курсы, на станцию вез ее именно Пало. Он собрался поехать за искусственными удобрениями в станционный поселок, и старый Шалвия, лукаво подмигнув, договорился, чтобы Пало захватил с собой Марку.

Всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. Им мешал грохот трактора, а кричать было как-то неудобно. Пало только изредка оборачивался, смущенно улыбаясь Марке, а она опускала глаза, избегая его взгляда.

Не успел Пало, спрыгнув с трактора, помочь Марке, как она уже сама ухватилась за борт прицепа и проворно соскочила на землю.

Они постояли несколько секунд, глядя в глаза друг другу. Во взгляде Пало было снова то же удивление, что тогда, в тот короткий момент, когда он сказал ей, что она красивая. Марке тут же вспомнились эти недолгие минуты, пахнуло вянущей березой, громко зазвучала в ушах бешеная мелодия чардаша; ей даже почудилось, что лицо ее разгорелось, будто от танца, что она вся пылает.

Она отвела взгляд и, стараясь говорить спокойно, шутливо сказала то, о чем никогда не хотела даже упоминать, но это терзало ее по ночам, и она не смогла не спросить:

— Когда же ты женишься, Палько?

Пало помрачнел, на переносице внезапно сбежались морщинки.

— Да… не знаю даже. Осенью собираются, после пахоты…

Марка закусила губу.

— Недолго же тебе остается погулять…

Она хотела сказать это легким, шутливым тоном, но голос у нее сорвался.

Больше они ни о чем не говорили.

Только когда к станции с грохотом подкатил поезд и Пало подал Марке чемодан в вагон, он сказал, не спуская с нее глаз, с тем же хмурым, почти злым лицом:

— Ты, Марка, всех нас там позабудешь…

У Марки хватило еще присутствия духа взглянуть из вагона вниз, и глаза их снова встретились. Он смотрел хмуро и — правильно ли она прочитала по глазам? — печально. Ей сделалось жаль Пало, и вместе с тем на душе стало радостно.

— Как же я могу забыть?.. — вырвалось у нее, и она тут же устыдилась такой откровенности.

Она захлопнула дверь. Через грязное стекло видела, как посветлело лицо Пало. «Знает, — подумала Марка, — все знает», — и еще больше застыдилась. Как она невинна и неискушенна! И целомудренна!

Поезд тронулся. Марка все глядела в грязное стекло, не отходя от двери. А Пало стоял и смотрел вслед поезду, пока тот не скрылся из виду.

В городе у Марки оставалось слишком мало времени, чтобы думать о Пало. Только перед сном несколько минут она отдавала воспоминаниям, тешила себя мечтой, горевала о ее несбыточности и радовалась, припоминая последнюю встречу. Но все это длилось один миг, мысли ее были сбивчивы, впечатления минувшего дня неотвратимо вытесняли думы о прошлом. И чем глубже Марка погружалась в новую жизнь, тем дальше отодвигалась деревня, тем смутнее становились воспоминания. «И правда, как легко все забывается», — не раз думала Марка, и при этой мысли всегда на нее спускалась неясная, необъяснимая печаль. Но печаль быстро рассеивалась, да и когда ей было печалиться?

Как много пришлось Марке учиться!

В самом деле, из своего уголка она, точно Золушка, видела до сих пор только крохотный кусочек мира. Теперь же в непонятных сначала обрывках слов, знакомых и все же каких-то новых, содержащих какой-то более трудный смысл, перед ней открывался неясный, непостижимый мир.

Три морщинки на чистом лбу углубились. Глаза, непривычные к такому напряжению, покраснели, лицо осунулось. Сколько раз находила на нее тоска, сколько раз помышляла Марка о бегстве — так иногда мы играем в мыслях желаниями, которые никогда не осуществим, живем искушениями, которым не поддадимся. Марка ненавидела свою непонятливость, ей мешал недостаток образования, она была близка к отчаянию, не окажись рядом с ней люди такие же, как она, с такими же судьбами, мыслями, чувствами, испытывавшие такую же робость перед неведомой наукой, как и она. Поддерживая друг друга из чувства товарищества, которое быстро возникает там, где есть общность судеб и общность целей, они хотя и медленно, ценой огромного напряжения, но все же продвигались вперед. Зато как велика была их радость, когда неодолимое стало поддаваться, незнакомое становилось знакомым, неясное — ясным: будто развязался первый узелок на запутавшейся бечевке и теперь все можно было распутать, иной раз даже легко, как в игре, иной раз с трудом, но ощущение торжества, победы уже не покидало их.

Два чувства Марка унесла с собой с курсов: у нее проснулась жажда знаний, что так соответствовало ее природным способностям, дремавшим до сих пор, потому что жизнь ее была тяжелой, подневольной, и гордое чувство человеческого достоинства, веры в себя, поддерживаемое коллективом (впервые в жизни Марка чувствовала себя равной среди равных). Ее радовало ощущение, что она делает полезное дело.

На станции, когда она вернулась, ее встретил старый Шалвия. Он показался Марке каким-то маленьким, щуплым, хотя за столь короткое время старик совсем не изменился.

— Ну… ну… — говорил он, растроганно шмыгая носом, когда они уже сели в тележку, и смотрел на Марку, похудевшую и утомленную. — Заморили там тебя, дочка…

— Мы учились, — ответила Марка.

— Ну… понятно…

Дорогой старик рассказал деревенские новости.

Урожай сняли средний, пшеница местами полегла: слаб оказался стебель; зато рожь удалась, да и ячмень стоит хорошо. Председатель Гвальер поссорился с Яно Кольцо, с тем самым, что двенадцать лет судился за луг у мельницы; в воскресенье Яно Кольцо обозвал председателя разбойником, кричал, что он все тащит себе, — а дело-то происходило перед трактиром,