Книга Между прочим… - Виктория Самойловна Токарева

он сидел, отвернувшись ото всех, спиной к двери. Курил трубку не переставая, как будто хотел дымовой завесой отгородиться от домашнего хаоса. Тем, кто заглядывал в комнату, казалось, что он что-то пишет. Но он просто сидел, уставившись в окно пустыми глазами с огромными черными подглазьями». (Из воспоминаний Анны Масс.)

Однажды Кипса сказала Ане:

– Я хочу сделать Кате с Мишей отдельное помещение. Поставить капитальную стену, вот тут.

Она показала часть прихожей и комнату Павла Григорьевича.

– А папу куда? – спросила Аня.

– Ну… когда-то это должно кончиться…

– Что «это»? – не поняла Аня. Потом поняла.

Да. Когда-то «это» кончается. Павел Григорьевич умер в 1978 году, через десять лет после Зои, в возрасте восьмидесяти двух лет. Его похоронили рядом с Зоей на Востряковском кладбище.

Кипса поставила капитальную стену там, где хотела, но она пережила отца всего на два года. Ее убил диабет.

Наталья Николаевна осталась одна. Она пережила своих детей – Кипсу и Володю, бывшего мужа, поэта Павла Антокольского. Остались двое внуков и шестеро правнуков. Но внуки и правнуки – это через поколение. Им старики неинтересны. Это жестоко, но правильно, иначе бы не было прогресса. Никого не интересует прошлое, никто не живет с вывернутой шеей.

Наталья Николаевна гуляла в одиночестве по аллеям поселка, одетая кое-как, в кедах без шнурков. Можно было подумать, что идет бомжиха, и только выражение лица, исполненное ума и достоинства, выдавало в ней прежнюю дворянку, помещичью дочь. Где-то в дальней дали остались Ключищи, студия Вахтангова, любовь к Володе Алексееву, мама Павлика, похожая на императрицу. Много было всего. Жизнь обидела и обманула, но ее сердце было полно любви к потомкам. А человек, умеющий любить, уже состоялся.

Денис рассказывал мне, как Наталья Николаевна учила его в детстве французскому языку. Денис не хотел учиться, норовил смыться к друзьям на улицу, но прабабушка привязывала его к крыльцу веревками и не отпускала до конца своего урока. В результате Денис стал свободно говорить по-французски, и это его очень украшает.

Кипса не собиралась умирать, поэтому не успела оставить завещания. Это привело к многолетней жестокой схватке между наследниками.

Писательский поселок – лакомый кусок: участок полгектара, вековые сосны, близость к Москве.

Каждому наследнику хотелось пошире раскрыть рот и откусить побольше от этого пирога.

Дележ наследства очень редко проходит гладко, но более безобразной тяжбы, чем у наследников Антокольского, история не помнит. Воспаленные, доходящие до бешенства ссоры сотрясали дом. Они дрались, выдирали друг у друга волосы большими клоками, и эти волосы, как паутина, летали по участку.

Наталья Николаевна в драках не участвовала, а просто отдала свою долю любимому правнуку.

Жена Андрея Анна Тоом пришла в правление кооператива и объяснила: Денис – несовершеннолетний, за ним стоят Мила и Художник. Они и будут пользоваться наследством, хотя никакого отношения к клану Антокольских не имеют.

В этом была своя логика, но Наталья Николаевна смотрела далеко вперед. Она понимала: когда-то Денис станет совершеннолетним и эта часть дачи ему понадобится. Так оно и оказалось.

Все кончилось судом. Жена Андрея Анна Тоом, талантливая и бесстрашная, отсудила лучший кусок, но оставаться на даче уже не хотела. Ей невыносимо было видеть своих недавних оппонентов. Она продала свой надел. Кому? Мне.

Я пошла посмотреть, что мне предлагают. Стояла зима. Снег лежал на деревьях. Берендеево царство. В глубине – маленький пряничный домик времянки, и казалось, что там пахнет свежевыпеченными пирожками.

Мимо проходил писатель Юрий Бондарев – высокий, значительный, похожий на хирурга Кристиана Барнарда, который первый сделал пересадку сердца.

Юрий Бондарев задержался возле меня.

– Брать? – коротко спросила я.

– Еще как, – коротко ответил Бондарев.

Сказано – сделано. Я купила у Анны и Андрея кусок земли, и это составило мое счастье. Мы с Анной Тоом отметили покупку чашкой чая с тортом. Торт был тяжелый, с масляным кремом. Но тогда других не делали.

Анна продала мне свою часть, пятнадцать соток, и эмигрировала с семьей в Америку. Золотые мозги ее мужа оказались востребованы везде: и тут и там. В Америке даже больше.

Времянку я оставила на прежнем месте и в прежнем виде, поскольку это была мастерская Кипсы. Рядом построила дом.

Если бы я не была писателем, то с удовольствием стала бы строителем. Это очень интересно и чем-то похоже на сочинение книги: сначала замысел, потом исполнение, потом редактура.

Я построила, а потом редактировала свой дом: обставляла, украшала. Я понимала Зою Бажанову, которая была увлечена своим гнездом. Это тоже творчество и тоже искусство.

Я выбирала люстры, ковры, мебель, гонялась за каждой мелочью. Я обставляла свой дом по своему представлению о жилище. Прежде всего дом должен быть крепким, как у поросенка Наф-Нафа, который строил дом из камней. Должны быть широкие стены, дорогая малярка, смуглое дерево, вечная крыша. После этого можно покупать занавески и все остальное. А украшать развалюху – это то же самое, как брызгать французские духи на немытые подмышки.

Главное – базис, а потом надстройка.

История дома Павла Антокольского меня задевает до глубины души. Почему? Потому что усилия Зои Бажановой пошли насмарку. Буфет маркизы де Помпадур со временем ушел к соседям за бесценок. Ее уникальные деревянные скульптуры были сожжены во дворе. Дерево сухое, огонь поднимался столбом. Буквально – фашизм. Соседи спрашивали: «Зачем вы это делаете?» Им отвечали: «Некуда девать». Они жгли жизнь Зои.

Интересно, видела ли Зоя это пламя из своего царствия небесного? Хорошо бы – не видела.

Моя наследница – дочь. Не буду называть ее имя. Она этого не любит. Она вообще не любит никакой публичности.

Я складываю руки перед грудью, как оперная певица, и умоляю свою дочь:

– Не продавай мой дом.

– Когда?

– После меня. Здесь все мои деньги, все мои усилия, дом – это я! – продолжаю я свою арию.

– Не продам, – обещает дочь. – Я сама буду в нем жить.

Врет. А может, и нет.

– В крайнем случае: сдай. Но не продавай.

Дочь отмахивается. Ясно, что она будет жить в другое время, где будут другие реалии и другие дома. А мои книги сожгут в открытом пламени. Но не обязательно. Ведь они не занимают много места.

Единственная надежда на внучку. Она любит дачу. Она в ней выросла. Это ее родовое гнездо.

Павел Антокольский умер в 1978 году. Прошло сорок лет после его смерти. Антокольского не помнят. Его забыли. А Маяковского не забыли.

Мой стих

трудом

громаду лет прорвет

и явится

весомо,

грубо,