Книга Дикая ведьма - Рейчел Гриффин

горит – я готовлюсь закончить эту кошмарную неделю.

– Пайк, послушай меня. – Замолкаю, чтобы он посмотрел на меня. – Когда проклятье войдет в тебя, ты захочешь притянуть магию так, словно впервые делаешь вдох. Ты ощутишь благоговейный трепет и восторг, захочешь еще, будешь притягивать все больше магии, пока она не сожжет тебя. Борись с этим желанием! Ты должен остановиться, когда я скажу, и поверить мне, что позже будет еще магия. Первые минуты самые тяжелые – если ты сможешь вытерпеть их, все будет хорошо.

Пайк смотрит на меня. Его глаза широко распахнуты, а руки дрожат. Я касаюсь его, и, к моему удивлению, он не отстраняется.

– Я помогу тебе пройти через обращение. Обещаю. Но мне нужна твоя помощь. Понимаешь?

Пайк тяжело сглатывает, глаза у него красные от подступающих слез.

– Понимаю, – едва слышно произносит он осипшим голосом. Откашливается и повторяет: – Понимаю.

Я сжимаю его руку.

– Хорошо.

Больше всего сейчас я хочу помочь ему успокоиться и расслабиться.

– Расскажи что-нибудь правдивое, – повторяю его слова.

– Что? – спрашивает Пайк, глядя на меня.

– Пока я отвязываю проклятье, расскажи что-нибудь.

Пайк кивает. Кажется, он понимает. Судорожно вздыхает, закрывает глаза и прислоняет голову к дереву. Я поворачиваюсь к сове и приступаю.

– Помню, когда впервые узнал о ведьмах, – говорит Пайк, словно разговаривает сам с собой. – Мне было лет шесть или семь, я играл с соседским мальчишкой. Он сказал, что на свете есть люди, которых называют ведьмами, и они могут использовать настоящую магию, как показывают по телевизору.

В последний раз тянусь к проклятью, слушая голос Пайка, который успокаивает мое бешено колотящееся сердце.

– Я не поверил ему и побежал домой спросить у родителей. Они сказали, что это правда, и с тех пор я был очарован ими. Магией. – Он говорит все тише. Его голос дрожит.

Он напуган и ранен, и ему нужно в больницу.

Замечаю, что он потирает ногу. Я молча отрываюсь от заклятия и посылаю магию Пайку, чтобы частицы уняли боль. Пайк выдыхает, и я знаю, что он чувствует ее и видит звезды.

– У меня было много книг о магии. Мы с ребятами играли в ведьм и колдунов, бегая и раскидывая все вокруг, словно могли изменить мир.

Я улыбаюсь про себя, думая о Пайке, который претворяется колдуном. Напоминает, как мы с Эми учились магии, когда убегали в долину и практиковались в простеньких чарах до самой ночи – я на животных, она на меня.

Возвращаюсь к проклятью и начинаю вытягивать его из совы.

– Когда Лео немного подрос, я рассказал ему о магии. Помню, как он загорелся. Он думал, что это круто. Мы оба так думали, – говорит Пайк, делая вдох.

Его трясет то ли от холода, то ли от страха, а может и от того, и от другого.

Я отправляю Пайку еще магии, чтобы согреть.

– Спасибо, – тихо благодарит он, и сердце у меня сжимается.

Я продолжаю.

– Может, поэтому папа так хотел вылечить Лео магией. – Его голос срывает, словно только сейчас он это понял. – Ведь Лео обожал ее. И как было бы чудесно исцелить сына магией, которую он считал самой крутой на свете.

Пайк делает долгий судорожный вдох, и я понимаю, что он плачет.

– Когда Лео умер, вся моя любовь к магии превратилась в ненависть. Жгучую, лютую ненависть. Я жил одной яростью и долгое время думал, что никогда не оправлюсь. Думал, что она разъест меня изнутри.

Последняя частица проклятья отпускает сову и повисает в воздухе передо мной. Кожа у меня пылает. Стараясь не думать о жаре, продолжаю.

– Ярость все еще во мне. Я пытаюсь спрятать ее за колкостями и шутками, но она не уходит, – говорит Пайк.

Я протягиваю поток магии к груди Пайка, чтобы проклятье вошло в него. Руки дрожат, и я сдерживаю крик боли, когда по ним идут новые ожоги. Почти все.

– Когда-то я думал, что магия классная, – едва слышно шепчет Пайк. – Считал, что в мире нет ничего удивительнее магии.

Поднимается ветер и треплет мне волосы. Пайк смотрит на меня. Я чувствую его тяжелый взгляд и наконец поднимаю на него глаза. Проклятье пульсирует в воздухе, и я больше не могу удерживать его. Кажется, в любую секунду меня охватит пламя.

– Может быть, я снова полюблю магию, – говорит он.

С этими словами я отправляю проклятье к Пайку, прямо ему в грудь. Пайк содрогается, пытаясь отбросить заклятие, но то уже надежно укрепилось. Он кричит, и мне требуются все силы, что сдержаться и не броситься к нему, не вернуть проклятье сове.

Руки дрожат, слезы льются по щекам, но я крепко держу проклятье.

Заклятие разрастается внутри Пайка, и я чувствую, как оно овладевает им, как его щупальца обвивают сердце и легкие, проникают в кровь и бегут к мозгу.

Затем одним резким выпадом заклятие пронзает разум и щелкает переключателем.

Включен.

Пайк задыхается, его мир расширяется. Его перестает трясти, и он замирает.

Наступает тишина. Мы все молчим: Пайк, я, Макгаффин. Молчат даже деревья, звери и ветер.

Вдруг Пайк прерывисто вдыхает, и магия вокруг него оживает.

Всё.

Я опускаю руки и ползу к нему. Всхлипываю от боли, когда одежда трется о мои ожоги, когда рана в колене раскрывается больше.

– Пайк. – Подползаю к нему и беру за руку. – Поговори со мной. Как ты себя чувствуешь?

Он молчит, но от моего прикосновения не вздрагивает и не отталкивает меня. Лежит неподвижно, вдыхая тишину.

– Она… повсюду, – наконец отзывается он, и в его голосе звучит не то удивление, не то отчаяние.

Лес оживает. Поднимается ветер, проносясь свозь ветви и обдувая мне кожу. Звери выбираются их нор, карабкаются по деревьям, птицы поют.

Воздух вокруг Пайка пульсирует энергией, нагреваясь все сильнее. И я понимаю, что он притягивает к себе магию, утопает в ней. Ее слишком много.

– Пайк, не тяни! – говорю я поспешно, пытаясь привлечь его внимание.

Но он меня не слышит. Его глаза закрыты, и он впитывает магию, словно воду, которую не пил несколько дней.

Я трясу его за плечи и вглядываюсь в лицо.

– Пайк, послушай. Если не остановишься, сгоришь заживо. Прекрати!

Пайка начинает трясти, и его кожа нагревается так быстро, что я чувствую жар даже через одежду. Но он не останавливается.

– Пайк! – кричу я.

Он резко открывает глаза и смотрит на меня диким и испуганным взглядом, слезы блестят на его ресницах.

– Я не могу остановиться, – говорит он осипшим голосом так, словно ему потребовались все силы, чтобы произнести эти слова.

Я пытаюсь придумать,