Книга Короткая память - Александр Борисович Борин

не скажи. Заканчивалось письмо настоятельной просьбой никуда его не пересылать. Пускай журналист Малышев сам займется проверкой изложенных фактов. Герой Советского Союза Котенко вверяет ему судьбу своей бывшей однополчанки Демидовой.

Малышев удивился, откуда ленинградка знает его, туранского журналиста. Местные газеты за пределы области обычно не уходят. Однако особенно вникать в это он не стал. Узнав через Совет ветеранов адрес Котенко, — на конверте его почему-то не оказалось, — Малышев ответил уважаемой Ксении Петровне, что та его поставила в крайне затруднительное положение. Хозяйственными злоупотреблениями занимаются компетентные органы, и у Малышева нет просто иного выхода, как переслать туда полученное им письмо.

И вдруг — ответ из Ленинграда. Герой Советского Союза Котенко сообщала Малышеву, что, видимо, произошло недоразумение. В Туранск она никогда никому не писала, не понимает, о чем идет речь. С Демидовой много лет назад она действительно недолго служила в одной части, но с тех пор совершенно потеряла ее из виду. О Туранском же заводе «Машприбор» вообще слышит впервые и понятия не имеет, допускаются ли там злоупотребления и кто в этом виноват.

Малышев перечел письмо несколько раз, и его точно обожгло: тема-то какая! Какой потрясающий, можно сказать, детективный сюжет!

Оставалось только выяснить, кто и с какой целью прислал журналисту гаденькую фальшивку, облил грязью руководителей завода «Машприбор», подписавшись при этом именем Героя Советского Союза Ксении Петровны Котенко.

Делом занялась прокуратура. Была проведена почерковедческая экспертиза, которая установила, что фальшивку состряпал не кто иной, как родной муж «притесняемой» Демидовой — Геннадий Алексеевич Демидов, работник горкомхоза.

Он во всем сознался, сказал, что не мог больше видеть, как на заводе травят его жену, каждый вечер она возвращается домой в слезах, и решил вмешаться, привлечь внимание широкой общественности. А для придания веса своему письму он подписал его именем Героя Советского Союза Котенко, с которой жена его во время войны вместе служила.

И Демидову предъявили обвинение в клевете.

В тот вечер как раз праздновали день рождения Тани Тарасовой. И Малышев за столом рассказал гостям эту потрясающую детективную историю. И про письмо Героя Советского Союза Котенко, и про Демидова, и про его жену.

Гости разволновались, заохали, стали возмущаться подлецом Демидовым. Как это земля таких носит?

И только Витя Тарасов спросил:

— А если в анонимке — чистая правда?

— Ерунда, — сказал Малышев. — Зачем бы тогда стал он подписываться чужим именем? Если все правда, он бы своей настоящей фамилией подписался. Верно?

Гости согласно зашумели: конечно, это же ясно как дважды два четыре.

— Ну а все-таки? — спросил Тарасов.

— Что все-таки?

— Жену его действительно сживают со света?

— Послушай, — сказал Малышев, — ты думаешь, о чем говоришь? Человек украл чужое имя. Слышишь: ук-рал! А если бы с тобой точно так же поступили? Накатали бы невесть что и подписались: Виктор Тарасов? Как бы ты тогда заговорил? Ты бы, наверное, не стал уже раздумывать, сколько в том письме правды и сколько лжи. Ты бы из себя вышел, ты бы при всех обстоятельствах — да, да, при всех — назвал бы автора письма последним мерзавцем и подлецом. И был бы совершенно прав. Потому что любая анонимка — подлость, но кража чужого имени — это подлость вдвойне. И одного такого факта уже за глаза достаточно, чтобы человека пригвоздить к позорному столбу. Не вдаваясь, зачем и почему понадобилось ему стать подлецом. Вот так.

Гости опять согласно зашумели: правильно, совершенно верно.

Однако Витя Тарасов сказал, что все-таки он еще не уверен, стоит ли писать в газете о клеветнике Демидове.

— Почему? — спросил Малышев.

— Не знаю, — сказал Тарасов.

— Но это же не ответ!

— Возможно.

— Нет уж, потрудись, пожалуйста, объяснить, — потребовал Малышев.

— А злишься-то зачем? — спросил Витя и улыбнулся.

Эту милую, благодушную Витину улыбку Малышев терпеть не мог. Иной раз она доводила его до белого каления.

— Да, злюсь, — сказал он. — Потому что меня возмущает твое оригинальничание. Прямо-таки бесит! Всем совершенно ясно: подлец, анонимщик, низкий человек. А по-твоему — не о чем писать!.. Лишь бы только что-нибудь возразить, лишь бы сказать наперекор. Ну что ты за человек?

Тарасов пожал плечами и спокойно объяснил, что в таких, на первый взгляд, слишком ясных сюжетах очень часто обнаруживаются рано или поздно какие-нибудь обстоятельства, которые в готовую схему уже не ложатся, а значит, остаются за рамками статьи. И журналист тогда пишет и печатает полуправду.

— Так, — сказал Малышев. — Ты этого Демидова знаешь?

— Нет.

— А о том, что я полуправду о нем напишу, уже знаешь?

— Предполагаю.

— На каком же основании?

Малышев весь кипел, а Витя Тарасов был — само миролюбие, само спокойствие.

— Видишь ли, — сказал он, — ты ведь тоже толком еще ничего не знаешь, один только голый факт, а Демидова уже осудил. Вот я и опасаюсь: что-то не ляжет в твою готовую схему, и ты сделаешь чик-чик. — И Тарасов изобразил пальцами, как стригут парикмахерские ножницы.

За столом стало совсем тихо.

— Послушай, Тарасов, — сказал Малышев. — И откуда в тебе столько злобы? По-моему, ты просто удовольствие получаешь, говоря человеку в лицо гадости. Хлебом тебя не корми, дай только оскорбить ближнего. Я еще строки не написал, я еще только думаю, как и о чем писать, а ты уже обвинил меня, ярлык навесил: полуправда... Я хочу понять: зачем тебе это надо? Самоутверждаешься, что ли, таким образом? Удовлетворяешь свое больное самолюбие? Сам никогда ничего толком не создал, так и другим надо помешать. Да?

— Ребята! — крикнула жена Тарасова Татьяна Васильевна. — А ну-ка успокойтесь! Алеша, ты что?

— А ничего! — сказал Малышев. — Противно!.. Человек делом занят, так нет, обязательно надо вылить ему на голову ушат холодной воды. Мизантроп несчастный. Лентяй и мизантроп...

Витя Тарасов пожал плечами и спокойно предложил:

— Хорошо, давай отложим этот разговор.

— Не отложите, а прекратите, — приказала Таня. — Еще чего вздумали! Друг без друга жить не могут, а как сойдутся — пух и перья летят. Все! Хватит! Я запрещаю. Индюки.

* * *