Книга Французский орден особиста - Николай Николаевич Лузан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Бог велел со всеми делиться, – спокойно ответил Иван. Сейчас главным было не создать повода для провокации, которая могла плохо для него окончиться.
Австриец повернулся и перевел слова Ивана напарникам. Те с удивлением и даже как-то одобрительно закивали.
Ивана тщательно обыскали, но искать было нечего. Потом его повели к дороге, на которой уже ждали два автомобиля.
Перед посадкой в машину на Рябова надели наручники. Двое мужчин сели по бокам от него, один разместился на переднем пассажирском сиденье. Остальные трое заняли места во второй машине.
Когда Рябова доставили в региональное управление полиции, допрашивать не стали – была уже ночь. Накормили вкусным горячим ужином и даже налили в железную кружку сытного темного пива и оставили в камере до утра. Утром, после завтрака с обжигающим кофе и порядочной горбушкой свежего черного хлеба с маслом, допрос провел местный следователь, при котором был переводчик. Под ритмичный стук печатной машинки Рябов с достоинством отвечал на стандартные вопросы, рассказывая то, что и так было известно неагрессивным австрийцам. Это было похоже на школьный экзамен с заранее известными ответами. Австрийцы не старались спровоцировать или на чем-то подловить беглеца, не давили на него психологически, а рутинно выполняли свою работу.
Присутствовавший при допросе начальник внимательно наблюдал за Рябовым. Когда все формальности были закончены, он что-то тихо сказал, и переводчик перевел:
– Наш шеф говорить, ты есть правильный офицер Красная армия. Мы всегда уважать порядок и Menschliche Ehre. Это есть человеческий честь. Ты есть не ехать умирать в Маутхаузен. Ты есть ехать Франция – карашо работать для Рейх.
Иван молчал, ожидая подвоха или провокации. Но ничего этого, как ни странно, не последовало. Рябову вернули остатки еды, которая была при нем во время поимки, добавили сухой паек на два дня и под конвоем отправили на станцию, от которой отходил эшелон во Францию.
Конечной точкой маршрута была одна из самых страшных фабрик смерти – лагерь «Острикур», расположенный во французском департаменте Нор. Знать этого Иван Рябов, конечно, не мог.
По прибытии заключенных встретили истошные вопли надзирателей, остервенелый лай псов и плотные цепи охраны. Высокий каменный забор с проволокой над ним, часовые на вышках – все это не оставляло места даже для слабой надежды на побег.
В нечеловеческих условиях, глубоко под землей, русские, белорусы, украинцы, испанцы, французы, югославы, чехи, словаки, поляки, голландцы, немцы-антифашисты добывали уголь, а топлива и энергии военной машине Германии требовалось все больше и больше.
Уже ни для кого не было секретом, что блицкриг провалился. Война на Восточном фронте приобретала все более ожесточенный и затяжной характер. Русские не намеревались сдаваться, они стояли насмерть, и потери вермахта давно уже превысили те, что были в Западной Европе и на Балканах. Отмобилизованные германские дивизии таяли, как лед на солнце. Сотни танков, орудий и самолетов ежедневно превращались в металлолом. Заводы Круппа, Симменса, Порше и других германских производителей перешли на круглосуточный режим работы, а для этого требовалось все больше и больше угля, стали, электричества. И рабочих рук. Этот последний вопрос Рейх решил просто – эшелоны с пленными, бесплатной рабочей силой, непрерывным потоком следовали с востока на запад.
К концу 1942 года раковая опухоль лагерей покрыла своими чудовищными метастазами те районы во Франции, из которых можно было что-то выкачать.
Для лейтенанта Ивана Рябова начинался новый круг ада.
Глава 6
Свет в конце тоннеля
Концентрационный лагерь «Острикур» появился на севере Франции еще в 1940 году. Сотни тысяч заключенных из разных стран добывали уголь для военной машины вермахта. Очередная партия обреченных должна была восполнить потери, вызванные каторжным трудом и авариями в забоях.
Но Рябов пока что ничего не знал. Преддверием в ад была идеальной чистоты железнодорожная платформа, блестевшая на солнце, плотная шеренга ауфзейереков – надзирателей, а за забором – гигантская труба, из которой непрерывно валил сизый дым.
Лишенный интонаций голос, прогремевший из динамика, потребовал, чтобы новоприбывшие построились. На платформе началась сумятица, однако надзиратели, орудуя дубинками, быстро восстановили порядок. Наступившую относительную тишину нарушил металлический скрежет, створки ворот откатились в стороны и открыли проход в лагерь. За каменным забором тускло отсвечивала на солнце плотная металлическая сетка трехметровой высоты, через которую был пропущен ток, за ней после узкой полоски вспаханной земли был еще один забор из колючей проволоки, дальше – деревянный, а уже за ним – бараки.
Подчиняясь командам надзирателей, узники прошли на территорию, миновали плац и остановились перед приземистым серым зданием. Несмотря на теплый день, над его крышей чадила труба. По рядам прокатился ропот, у кого-то не выдержали нервы.
– Душегубка!
– Крематорий!
– Братцы, нас травить будут! – раздались истеричные возгласы.
– Молчать! Вас, грязных скотов, будут не травить, а мыть! – рявкнул старший надзиратель и распорядился: – Первые тридцать человек вперед марш!
В числе первых оказался и Рябов. Подозрения, что за дверями поджидает смерть, не покидали его, и первый шаг дался с большим трудом. Пройдя через темный тамбур, он оказался в большом помещении с крохотными окошками под потолком, забранными густой металлической сеткой. Справа у стены стояли четыре больших деревянных ящика. На них крупными буквами на русском, польском и немецком языках было написано: «Обувь», «Верхняя одежда», «Нижнее белье», «Часы, портсигары, кольца и прочие личные вещи». Отлаженная до мелочей лагерная машина не допускала, чтобы даже самая пустяшная вещь была утрачена и не послужила Германии.
Мрачное помещение подхлестнуло страхи.
– Все, братцы, это конец!
– Душегубка!
– Травить будут! – неслось из разных углов на разных языках.
– Молчать! Читать не умеете?! – прорычал старший надзиратель и приказал: – Быстро всем раздеться догола! Разложить вещи по ящикам и бегом в душ! На помывку у вас ровно семь минут!
Не столько его слова, сколько запах хлорки и облачка пара, проникавшие через неплотно прикрытую дверь, рассеяли страхи и вызвали оживление. В ящики полетели ботинки, сапоги, верхняя одежда и нижнее белье, часы, портсигары, обручальные кольца. На тех, кто пытался утаить какие-то предметы, обрушивались удары дубинок.
Рябов вынужден был расстаться с серебряной подковкой – последним, что напоминало ему о доме, о казачьих корнях, – и вошел в душевую. Едкая хлорка заставляла слезиться глаза, но на это никто не обращал внимания. Корка, месяцами покрывавшая немытые тела, ошметками валилась на пол. Рябов закрыл глаза, подставив грудь и спину под струи воды: он испытывал настоящее блаженство.
Помывка продолжалась ровно семь минут, ни секундой больше: вода просто перестала литься. Подчиняясь командам надзирателей, голые узники
