Книга Ястреб над океаном - Эмиль Огюст Сиприен Дриан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И о вашем отъезде на восток.
– Согласен.
– Если же станции не окажется там?
– Ждите в Гило или его окрестностях судно вашей эскадры, которое заберет вас мимоходом.
– Сколько риска во всем этом? – задумчиво промолвил офицер. – Увидимся ли мы еще раз, Морис?
– Мы избежали вместе уже столько опасностей, – сказал француз взволнованным голосом, – что я назначаю вам свидание в Мидуэе через восемь дней без всякого колебания.
– Мы теряем время, Морис… Усаживайтесь! Вы видите, желтолицые прекратили стрельбу, они чувствуют, что их товарищи уже здесь, совсем близко… Они думают, что нас успели схватить.
– Я умышленно медлю с отъездом, пока они не доберутся до подножия скалы, вынужденные взбираться на откос, где может пройти сразу только один человек… Я не думаю, чтобы они могли тогда послать мне мимоходом хоть одну пулю…
– Вы правы, но будьте готовы… Они миновали Галемау-мау… через десять минут они будут у подножия утеса…
Неожиданно в нескольких шагах раздался короткий свист.
Это свистел метис. Он явился к обоим белым бегом и указал им пальцем на отверстие в расселине.
– Японец… там, – сказал он по-английски.
В эту минуту показалась голова, покрытая синим беретом, на ленте которого была сделана надпись золотыми буквами.
Это был японский матрос, с широким полосатым воротником, открывающим мускулистую шею желтого цвета.
Его винтовка была на перевязи для того, чтобы свободно располагать обеими руками при опасном влезании на скалу.
Морис Рембо выхватил револьвер «Смит и Вессон», принадлежавший лейтенанту Спарку, при помощи которого он совершил суд над предателем Кердоком.
Он вспомнил в эту минуту, что не заменил два патрона новыми. И, когда собирался теперь зарядить револьвер, американец положил руку на его плечо и сделал движение, означавшее: «Позвольте мне распорядиться!»
Он быстро подбежал к японцу, выступавшему до половины над площадкой и который не видел его, так как обернулся к канакам.
Когда, опершись в последний раз на руки, японец встал обеими ногами на плиту из лавы, переходившую на расстоянии двух метров в страшный откос в 150 метров – он, прежде всего, взял в руки свою магазинную винтовку, висевшую на перевязи.
Но он не успел этого сделать.
В ту минуту, когда он снимал ремень через голову, у него с силой вырвали оружие и страшным толчком сбросили в пропасть.
Он упал с протянутыми руками, закричав хриплым голосом, ударился на 50 метров ниже об выступавшую на черной стене каменную глыбу, перевернулся и разбился у подножия утеса.
Метис хохотал, показывая все свои зубы. В этом смехе сквозила вся ненависть его к японцам.
Продолжая смеяться, он присел на корточки около расщелины и сделал знак, по-видимому, означавший: «Будьте полностью спокойны, буду караулить… я знаю теперь, что надо делать».
– Усаживайтесь, Морис, – сказал офицер, – нельзя терять ни минуты!
Затем он с полным хладнокровием попробовал затвор так удачно присвоенного ружья.
– Пять патронов в магазине, – сказал он. – Я могу с этим ружьем продержаться в лесу восемь дней, если это понадобится. Что касается вас, мой друг, – прибавил он шутливым тоном, – то я оградил вас от военных действий, которые не были бы одобрены вашим послом. Все к лучшему…
– А вы? – спросил Морис.
– Я сяду верхом на привезшего меня сюда мула, мой друг плантатор подарил бы мне его, если бы был здесь.
– Возьмите эти три коробки с консервами, у меня убавится груз… И не теряйте времени! Мне хочется уехать со спокойной душой за вас!
– Гораздо важнее, если я буду спокоен за вас. Я хочу повернуть рукоятку.
– Начните прикреплять веревку к скале, находящейся позади нас. Я умышленно придвинул туда аппарат и, как в Мидуэе, перерубите канат одним ударом этого топорика.
– Я могу сделать это своим ножом, чтобы не лишать вас этого полезного орудия.
– Нет, нужно перерубить веревку одним ударом. Оставьте у себя топорик, мне он не нужен.
Укрепив канат, Морис Рембо уселся у руля, но вспомнил о прощании и повернул голову.
Та же мысль пришла в голову и лейтенанту Форстеру. И он также повернулся в эту минуту. Оба приятеля бросились друг другу в объятия.
– Не забудете! – сказал француз.
– Нет, ни ее, ни вас! Благодарю вас еще раз за мою родину! Ах! Я забыл! – прибавил он поспешно. – Шестьдесят один градус на Сан-Франциско, шестьдесят один – помните…
– Шестьдесят один градус – буду помнить…
Через минуту, по данному твердым голосом приказу авиатора, «Кэтсберд» спустился при шуме винтов по предварительно очищенному скату из лавы, подталкиваемый своими ракетами, и скользил к огромному отверстию кратера.
Страшное волнение охватило лейтенанта Форстера.
Ведь на 200 метров под ним находилось не море, то есть возможность выплыть после более или менее продолжительного ныряния, а огненная, кипящая лава, вырывавшаяся из недр земли при температуре от двух до трех тысяч градусов. Лава, в которой аэроплан вместе с авиатором исчезли бы, сгорев и превратившись в продолжение нескольких минут в газообразное состояние.
И, затаив дыхание, согнувшись вперед, американский офицер следил за огромной птицей, распущенный хвост которой спускался к яркому зареву Галемаумау.
Спуск был быстро остановлен: от действия руля «Кэтсберд» грациозно наклонился и взвился к небу. Когда он очутился с противоположной стороны кратера, то находился уже в пятидесяти метрах над покрытой кустарником площадкой.
В то же время можно было видеть, как он наклонился, слегка согнув левое крыло и расправив правое, и парит в пятидесяти метрах на противолежащей гостинице площадке, скрывшись таким образом от любопытных взоров агентства Кука и японских стрелков.
Затем он скрылся за передними откосами, спускавшимися к морю.
– Браво! – не мог удержаться и воскликнул американец, стоя на краю расщелины.
Когда он повторил свое восклицание, в двух шагах от него, на выступе из лавы, откуда только что был сброшен первый японец, протянулись две стиснутые руки. Это явился второй японец тем же путем.
Американец держал в руке кирку, которой только что перерубил канат, удерживавший аэроплан.
Недолго думая, одним ударом он отрубил одну из показавшихся рук, и вторая рука исчезла среди брызнувшей крови.
Лейтенант следил глазами за этим вторым падением.
Он положил в руку снова звонко хохотавшего метиса десять монет из полученных им в Мидуэе в обильном количестве.
– Это для тебя и твоих товарищей, – сказал он. – Ты скажешь своему хозяину, что наш флот прибудет сюда через восемь дней, и я тогда отошлю ему его мула, если мне не удастся поблагодарить его лично.
