Книга Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями - Марк Туллий Цицерон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже сами скалы ведь не больше лишены чувств, чем мертвое тело, «вспоротое и истерзанное», которому Фиест желает еще пущих мук. Если бы Атрей был способен чувствовать – это было бы жестоко; но он не способен – стало быть, это бессмысленно. А вот уж и совсем пустая угроза:
Видишь, сколько тут суеверия: у тела есть пристанище, и мертвец находит отдых в гробнице. Нехорошо, нехорошо поступил Пелоп, не воспитав сыновей и не научив их, как и о чем следует заботиться!
Но зачем перечислять суеверия того или этого человека, когда они у всех на глазах господствуют у целых народов? Египтяне бальзамируют мертвецов и сохраняют их у себя дома; персы даже заливают их воском, чтобы они дольше сохраняли обычный вид. Маги предают тела земле не раньше, чем их растерзают звери.
Маги – персидские жрецы, как хранители учености, стали нарицательным названием ученых людей, претендующих на действия в духовной области. Далее на основании сообщений Хрисиппа, одного из создателей философской школы стоиков, указывается, что обычай магов не хоронить людей существовал в Гиркании – прикаспийской области Персии, буквально «волчьей стране».
В Гиркании простонародье кормит общинных собак, а знать – домашних; порода эта нам хорошо известна, но взращивается она для совсем особой цели: растерзанные ими, гирканцы считают их лучшими для себя гробницами. Хрисипп, во всем любознательный, собрал множество и других подобных примеров; но иные из них так отвратительны, что наша речь их страшится и сторонится. Мы с тобою можем это презирать, но среди соотечественников наших не можем этим пренебрегать, хоть и будем, пока живы, чувствовать, что мертвые уже ничего не чувствуют. Пусть живые сами позаботятся, какие тут нужно сделать уступки обычаям и общему мнению, но пусть всегда помнят, что мертвым до этого нет никакого дела.
Но особенно спокойно встречаешь смерть тогда, когда закат человеческой жизни украшен достойными похвалами. Кто совершенным образом явил совершенную добродетель, о том никогда нельзя сказать, что он мало жил. Мне и самому представлялась не раз счастливая возможность вовремя умереть, – ах, если бы так оно и случилось! Приобретать мне было больше нечего, жизненный долг был выполнен, оставалась лишь борьба с судьбою. Таким вот образом, если рассудок недостаточно учит нас пренебрежению к смерти, то сама прожитая жизнь учит, что прожили мы уже достаточно, и даже больше. И хотя мертвые ничего не чувствуют, все равно, и не чувствуя, окружены они почетом и славой за себя и за свои дела: ведь слава сама по себе хоть и не заслуживает домогательства, однако за добродетелью она следует неотступно, как тень.
Конечно, если толпа и судит порой справедливо о достойных людях, то это больше к чести для самой толпы, чем к счастью для таких людей; и все же, как там к этому ни относись, у Ликурга и Солона не отнять славы законодателей, а у Фемистокла и Эпаминонда – славы доблестных воителей. Раньше Нептун смоет остров Саламин, чем память о Саламинской победе, и раньше сотрется с лица земли беотийская Левктра, чем слава битвы при Левктре!
Цицерон созерцает славу как ясную речь, преодолевающую любые преграды и поэтому продолжающую звучать и после предполагаемых природных катастроф.
И не скоро смолкнет слава Курия, Фабриция, Калатина, двух Сципионов Африканских, Максима, Марцелла, Павла, Катона, Лелия и скольких еще других! Кто сумеет хоть сколько-нибудь им подражать, меряя их доблесть не народной молвой, а надежной хвалой достойных ценителей, тот, коли все будет хорошо, с твердым духом доживет до самой смерти, в которой, как мы уже знаем, обретет высшее благо или, во всяком случае, ни малейшего зла. Он даже предпочтет умереть, пока все дела его идут на лад, ибо не так отрадно накопление благ, как горько их лишение.
Ценители – в оригинале просто boni, хорошие люди, люди особых нравственных качеств, похвала в устах которых всегда авторитетна и потому переживет века, в отличие от переменчивой народной молвы.
Именно это, думается мне, имелось в виду в словах одного спартанца: когда знаменитый олимпийский победитель Диагор Родосский в один день увидел олимпийскими победителями двух своих сыновей, тот спартанец подошел к старику и поздравил его так: «Умри, Диагор, живым на небо тебе все равно не взойти!» Так высоко – даже слишком высоко – ценят греки (вернее, ценили когда-то) олимпийские победы, что сказавший это Диагору спартанец решил, будто ничего нет выше трех олимпийских побед в одной семье, а стало быть, и Диагору нет нужды задерживаться в этом мире, подвергаясь превратностям судьбы.
Олимпийский победитель – победа на Олимпийских играх была одной из форм обожения: победителям ставили статуи, их считали избранниками богов, уже при жизни причисленным к ним. Сами игры устраивались не для рекордов, но как гадание по жребию, ради распознания воли богов и почитания любимцев богов: кто на этих играх победит, тот окажется избранником, «лучшим» в смысле «как бог». Ко времени Цицерона культ олимпиоников, победителей олимпийских игр, сходил на нет, учитывая многие трудности при проведении соревнований, подкупы и манипуляции.
Я тебе уже сказал в немногих словах, каково мое мнение, и ты согласился, что мертвые не испытывают никакого зла; а теперь хочу добавить, что в тоске и страхе эта мысль служит для нас немалым утешением. Собственную боль или боль за нас мы должны принимать сдержанно, чтобы не показаться себялюбцами. А по-настоящему мы мучимся, думая, что те, кого мы лишились, сохранили какую-то чувствительность в тех несчастиях, о которых твердит молва. Стряхнуть с себя, исторгнуть из себя этот предрассудок – вот чего я хотел; оттого, наверно, я и говорил так долго.
– Так долго? Для меня это совсем не долго. Начальной частью твоей речи ты достиг того, что мне самому захотелось умереть; дальнейшей речью научил меня относиться к смерти с безразличием и спокойствием; а вся речь в целом заведомо привела к тому, что смерть я более не считаю злом.
– Так нужно ли мне еще делать концовку на ораторский лад? Или уж оставим это искусство в стороне?
– Нет уж, не оставляй его: ты всегда считался украшением этого искусства, и по заслугам; да и оно, по правде сказать, служило украшением для тебя. Но какая же тут концовка? О чем бы ты ни повел в ней речь, я хочу послушать.
Концовка – завершающий речь пример, опровергающий какое-то неожиданное, но закономерное исходя из всего сказанного возражение. Пример такой концовки в русской литературе – рассказ о Кифе Мокиевиче и Мокие Кифовиче в конце первого тома «Мертвых душ» Гоголя как ответ «патриотам», обижающимся на многое, изображенное в этом произведении. В этом отрывке Цицерон опровергает возможное возражение, что хотя философия убеждает не бояться смерти, ее боятся даже многие философы, потому что их отвлеченные представления не согласуются с их бытовыми эмоциями. Цицерон на это возражает, что философ тоже может подражать богам, раз он изучает божественные свойства мироздания и божественное происхождение нравственности.
