Книга Звезда и Крест - Дмитрий Лиханов

Тот мигом сообразил, кто явился и почему исчез от одного лишь упоминания имени Иустины. Усмехнулся с горечью, явственно понимая, что и сам князь тьмы бессилен оказался перед невестой Христовой, и прикидывая тем временем, не настала ли пора ему самому ввязаться в сражение за непорочную душу Иустины. В одном из пергаментов, что покрывал сейчас египетскими иероглифами, имелось заклинание для обращения в птиц, которое он и прочел над Аглаидом, осыпая его с ног до головы разноцветным пером, трелями соловья, зернами ячменя, мелким щебетом зяблика. Редкой птицей оборотился Аглаид. Чуть поменьше павлина. Хвостом много скромней. Зато клювом и когтями подобен хищникам горным, что витают в поисках добычи над стремниной. Взглядом порывист. К добыче жаден. Взмахнул крыльями тяжело во всю их ширь, перескочил на ограду террасы мраморной. Огляделся по сторонам. Вскрикнул задиристо и черной тенью метнулся в жидкое лунное небо.

Короток был полет Птицы Аглаида. Устремленный к дому возлюбленной, примчался к нему скоро, кружил над ним с глухим шорохом широких крыльев, доколе, подглядев удобный выступ на черепичной крыше, не спустился плавно. Заслышав из комнаты своей шорох крыльев да царапанье когтей по глиняной черепице, Иустина поспешно вышла к окну. И оборотила взгляд выспрь, где уже оправлял перья, тряс облезлой башкой с круглыми пустыми глазами и желтым клювом юный Аглаид. Столкнулся он со взглядом девушки и будто споткнулся. Каркнул по-вороньи пронзительно, хрипло, перья его осыпались, когти оборотились пальцами. Сгинуло колдовство. Не в силах удержаться на покатой крыше, заскользил вниз, судорожно цепляясь, но уцепиться не в силах, покуда наконец не достиг слегка приподнятого откоса. Так он и завис в нескольких оргиях[72] от земли, правда, всего лишь на несколько минут, покуда не почувствовал, как некая зыбкая твердь вдруг обрелась под ногами, удерживая его и баюкая. И он оперся о нее. Руки отпустил. Обретенное по чудодейственным молитвам Иустины, медленно сошло облако вниз и расплескалось о землю, оставляя юношу в новом недоумении: неужели слабая эта девица в силах развеять дьявольские чары, а молитва ее – может спасать?

С того самого дня что ни утро уже и сам Киприан, оборотясь прекрасной женщиной, или птицей райской, богато украшенной разноцветными перьями, или мудрым иноземным старцем, или эфиопом с драгоценными камнями в шкатулках, отправлялся к дому Иустины, но едва приближался к нему, едва касался потертой бронзовой ручки калитки, лик его обманный волшебным же образом обращался в прах. Слоняющаяся в безделии детвора свистела вослед, улюлюкала озорно, а самые отчаянные из детей даже бросали вослед неудачливому чародею увесистые каменюки. В другой раз он превратил бы их в рептилий, в ораву болотных лягух оборотил. А тут даже хлесткие да крутоломные удары в спину и голову не останавливали его бег. Он бежал и бежал. И не мог сбежать от настигающего его разочарования и позора.

Кондак 7

Хотя Человеколюбец Господь всем спастися, дарова нам дивнаго молитвенника, заступника и целителя от духов злобы поднебесных, делы бо и словесы твоими приводил еси многих к покаянию и исправлению греховныя жизни, научая всех пети Богу: Аллилуиа.

Икос 7

Новый мудрейший врач явился еси миру, священномучениче Киприане, понеже молитве твоей никакия чародейственныя дела противостати не могут, сейчас же разрушаются и прогоняются, от злых человек пущенныя и лукавых бесов. Мы же, видяще в тебе таковую Божию силу, вопием ти сице: Радуйся, волшебных козней разрушителю; Радуйся, страшных бесов прогонителю. Радуйся, от тебе же духи злобы, яко дым, изчезают; Радуйся, тяжко мучимых скоро оставляют. Радуйся, от бед и скорбей скоро избавляющий; Радуйся, страдания в радость обращающий. Радуйся, священномучениче Киприане, скорый помощниче и молитвенниче о душах наших.

14

Москва. Март 1984 года

Не проснулась русская весна. Еще нежится в утробе матери-зимы. Утренниками робкими ноздреватый, жженым сахаром подернутый снег сочится ручьями талой воды едва. Но днем солнышко красное пробивается сквозь серое лоскутьё туч ненадолго, однако и того довольно, чтобы и снег, и эти голые стволы берез с тонкими, полощущимися на ветру берестовыми лоскутами, и крокодилова кожа старых тополей, и сам этот московский воздух напитались жизнью, предчувствием скорого тепла, сладостным и горьким дыханием пробуждающейся земли. Деловито вышагивают по крепкому насту вороны. Ищут веточки гибкие. Мох прошлогодний. Птичье перо. Пришла им пора вить новые гнезда, а кому, может, и старые латать. Время и природа велят им продолжать вороний их век новым горластым потомством, что живет рядом с человеком с незапамятных эпох, украшая жизнь нашу хотя бы и сварливым, порой даже склочным, но таким привычным всякому сердцу граем. Щеглы черноголовые снуют по подлеску. С ветки на ветку, пырхая крылышками, спешат. Щавель конский, лопухи да головки репья пощипаны еще по зиме, но, может, где еще и остались усохшие заросли сорняка, чтоб разжилась птаха Божья хоть малым прокормом, понабралась силушки для будущих брачных утех. Люди добрые, кто по теплому душевному складу, кто в целях воспитательных, дабы привить потомкам чувство сопричастности к живой природе, сыплют семечки в голубые пакеты из-под молока, хлебную крошку, просроченную, но для дикого населения городских парков вполне съедобную крупу. На редких проталинах – прозрачный лед, под которым видна спутанная прошлогодняя трава, застывшие, как в стекле, мясистые листья подорожника, шелуха шишек. Пройдет неделя, и растает лед. Выпростает земля-матушка неприбранное, заспанное свое лико на краткий срок, чтобы затем уж расфуфыриться буйным цветом, исступлением весенним взыграть во всю свою неукротимую бабью силу.

Из окошка больничного, возле которого Сашка теперь проживает, пришествие весны чувствуется особенно. Во всю оконную ширь. Перестуком капели по цинковому отливу. Сочным сквознячком сквозь оконные щели. А коли ясно, то и солнечным припеком на макушку. Да вот только совсем не радостно капитану в этот весенний денек. Муторно на душе. Горько. Больно нестерпимо.

Мученичество его началось в тот самый день, когда, очнувшись от наркоза, сперва увидел перед собой веснушчатое лицо ангела своего Серафимы, а еще через пару часов, с помощью ее приподнявшись, обнаружил отсутствие обеих ног. Вместо них – плотно укрытые гипсом обрубки. И рука – на перевязи. Рухнув на подушку казенную, затрясся. Поначалу молча. Затем с подвывом – нутряным, животным. Без слез. Опытная в мужицких страданиях Серафима тут же вколола ему внутримышечно бромкамфоры и укрыла, словно мама, собственным телом. Так он и трясся у нее на плече, вдыхая запах дешевых индийских духов, карболки и свежего девичьего тела. Именно эти запахи с тех самых пор, вместе и по отдельности, вызывали у него неодолимое чувство смятения.

Да ведь океан времени любую боль душевную, а физическую и подавно, заилит, песочком ласковым замоет. Глядишь, через неделю-другую душа человеческая даже с самой невероятной бедой начинает свыкаться. Через месяц так и вовсе забывать. А уж если к этому добавить транквилизаторов и прежде всего ежедневное молитвенное правило, то воспрянет человек духом без всяческого сомнения и в самый короткий срок. Правил молитвенных Сашка не знал, но вот силы духа в нем, как оказалось, даже для такой невосполнимой потери предостаточно. Как и таблеток феназепама на складе баграмского медсанбата. Ну и Серафима постаралась привести капитана в чувство. Делилась с Сашкой тайными девичьими легендами, в которых жены и невесты ждут своих мужиков пусть даже и увечными, но живыми. Объясняла ему тайную бабскую психологию, согласно которой физическое увечье, особливо если то получено в результате боевых действий, не отвращает, но даже, наоборот, вызывает в женской душе и сострадание, и уважение, и возрастающее чувство долга. Любят бабы вояк своих покалеченных пуще прежнего. Холят их да лелеют. Да ребятишек рожают. При одном, правда, условии, что любили их и до войны. Не оболочку одну, но первее всего душу их, нутро, мужицкое их естество. Взять хоть танкиста, что привезли в прошлом январе. Обгорел танкист до полной неузнаваемости. Местами так и вовсе поджарился. Думали, погибнет паренек. Но вот ведь чудеса, сдюжил. Новой шкурой оброс, а там, где кожу пересадили, шрамами зарубцевался. Хотя все одно страшен розовой пленкой, лицом без бровей и ресниц. Шлет через полгода после выписки письмо доктору из города Чебоксары. И фотокарточку, на которой герой танкист изображен в костюме гражданском рядышком с девушкой в свадебном платье. Пишет танкист, что ждала. И вот теперь свадьбу сыграли. Или вспомнить того лейтенантика из разведки, угодившего под минометный обстрел на подъезде к Рухе. Осколками посекло паренька нещадно. А с эвакуацией подзадержались. Малограмотный санинструктор перетянул жгутами ноги и руки крепче требуемого и не в тех местах. Словом, в медсанбате только и оставалось, что ампутировать парню обе ноги да обе руки по локотки. Подлечили, как могли, нафаршировали морфием, феназепамом и прочей химией, что превращает человеческий рассудок в жидкий кисель, и отправили что осталось в Пензу. Глядь, не прошло и двух месяцев, знакомая медсестра рассказывает: жена лейтенанта сразу же выправила тому какие-то экспериментальные протезы для рук и для ног. Так что железный ее человек теперь и ходит, и колобродит, и даже учится водить автомобиль. Семья, видать, богатая не только день- гами.