Книга Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы - Владимир В. Видеманн

Ноги в бхаратнатьяме постоянно выстукивают ритм, тогда как руки, а также глаза и мышцы лица часто заняты пантомимой. При этом ритм пантомимы может не совпадать с ритмом ног, и тогда верхняя и нижняя части тела движутся на разных скоростях, несинхронно. Такого эффекта в полном его объеме может достичь лишь очень опытный танцор, добившийся высокой степени автоматизма движений или, выражаясь в гурджиевской терминологии, при автономной работе двигательного центра с его энергией.

Аналогичные упражнения, направленные на автономизацию двигательного центра, есть в карате. Например, человеку, исполняющему кату, время от времени называют какие-нибудь числа, которые тот должен последовательно перемножать. При этом нельзя ошибаться в движениях. Здесь происходит communication breakdown[138] между умом и телом, интеллектуальным центром и двигательным: оба должны работать в самостоятельном режиме — интеллектуальный считает, а двигательный координирует движения в соответствии с заданным алгоритмом.

Низкая стойка бхаратнатьяма смещает центр тяжести тела в пупок, который одновременно становится опорой глубокого дыхания. Это, собственно говоря, есть основная шаманская позиция, а также ключевая стойка в карате и кунфу. Она дает расширенное ощущение физического тела, раскрывает его генную память. Таким образом происходит высвобождение инстинктов и одновременно дисциплинирование тела в его физиологической совокупности.

Продолжала действовать и моя йоговская группа, стартовавшая некогда в «Автотрансе», а затем перебравшаяся в Институт повышения квалификации руководящих работников — небольшое научно-исследовательское учреждение, где проводились всевозможные психологические исследования и проходили психотренинг, вырабатывая командный голос, разного рода начальники от производственных до партийных, которых натаскивали специальные инструкторы. Эти-то инструкторы и составляли основной костяк моей группы, плюс несколько человек со стороны — остатки «Автотранса» и отдельные знакомые. Трехэтажный особняк института находился в центре города, рядом с телецентром. Здесь помимо обширного зала для занятий имелась сауна, где можно было при желании даже выпить и закусить.

Сауна стала неизбежной составляющей наших занятий. Иногда мы отмечали здесь дни рождения и «престольные праздники» типа равноденствий и солнцестояний. В таких случаях наши мероприятия обретали характер античных сисситий[139]. Однажды на таком пиру в качестве музыкантов выступали кришнаиты, которых привел с собой Мярт Каарма, эстонский интеллектуал-индоман из Нымме, к тому времени уже получивший брахманскую инициацию и читавший Упанишады на санскрите без словаря. Надо сказать, было очень приятно париться под киртан, а потом, полуразвалясь в банном кресле, наливать белую под прасадные маринады. Сами вайшнавы, разумеется, в рот ничего спиртного не брали. Парадоксальным образом за них за всех выпил даос Иво — старый приятель Мярта, игравший в кришнаитском бэнде на мриданге.

Главной целью своей жизни Иво ставил получение «пилюли бессмертия», а говоря более предметно, он полагал выплавить ее в собственном теле, как предписывали рекомендации древнекитайских алхимиков. Иво, следуя учению Уку Маазинга, был уверен, что как эстонец, угро-финн и представитель урало-алтайской ментальности он гораздо больше открыт в сторону китайского эгрегора, чем западного. Однако наплыв кришнаизма и переход в стан прабхупадовцев ряда близких друзей заставили его сойти с пустых небес и поближе присмотреться к ведийским практикам. Последние ставили первоначальным условием просветления ритуальную чистоту. Чтобы форсировать процесс самоочищения организма, Иво решил прибегнуть к радикальной голодовке месяца на полтора.

К моменту нашей бани он находился уже на сороковом дне. Он воодушевленно барабанил весь вечер, с горящими глазами подпевая кришнаитским речовкам: «Харе Рама, ха-ре бол!» Смычка с трансцендентным совершилась абсолютно неожиданно. Внезапно Иво понял, что все — лишь проявления Высшего Стеба. Прозрение такого уровня требовало симметричного жеста. Иво снял с шеи мридангу, подошел к столу, взял непочатую бутылку Viru valge (эстонская водка «Вируская белая»), сорвал зубами пробку и… в несколько секунд влил в себя все содержимое сосуда. Вслед за этим последовала немая сцена, после чего Иво взревел, как мамонт, ударил себя обеими кулаками в грудь и рухнул на спину, будто подкошенный. Потом он рассказывал:

— Когда я пил, то ничего не чувствовал, словно вода льется. Потом пришло ощущение, что все тело превратилось в сосуд со спиртом, а затем в горле появилось чувство какого-то пузырька с воздухом. Я его проглотил. Пузырек спустился в живот, затем проник еще ниже, в промежность, потом вошел в основание позвоночника и стал подниматься по нему к голове. Вместе с ним поднималась волна тепла. Пузырек вошел через основание черепа в голову, а когда достиг темени, я увидел вспышку света и потерял сознание.

Иво выжил, но трип этот запомнил навсегда. Утверждает, что никогда себя раньше не чувствовал таким целостным. Кришнаитом он так и не стал — вернулся к даосским практикам, да и его приятель Мярт от кришнаитов очень скоро отошел, но не в даосизм, а в православную мистику. Он принял сан православного священника и стал служить в соборе Александра Невского на Вышгороде. Говорят, служит там до сих пор (дай Бог ему здоровья).

Другим завсегдатаем вышгородского собора стал Эдик по прозвищу Схак (Малыш). Много лет пропев в церковном хоре, он погрузился в православную мистику, в которой его больше всего интересовало изгнание бесов — экзорция. Однажды Эдик пригласил меня в Васьк-Нарву, на литургию отца Василия[140], который тогда считался одним из наиболее продвинутых мастеров.

— Вова, — говорил мне Эдуард, — я уважаю все пути, но поверь мне, в сравнении с отцом Василием остальные гуру отдыхают. Не поленись, съезди в Васьк-Нарву. Это схак только для русских!

Ехать от Таллина по заснеженной зимней трассе пришлось часов шесть. Высокий красный терем храма, где служил отец Василий, окружали хозяйственные постройки и забор, образуя, в сущности, подобие монастыря. Перед воротами были припаркованы несколько легковушек и пара небольших автобусов с ленинградскими номерами. В трапезной оказалось полно народу. Сидя на лавках по обе стороны длинного стола, паломники трапезничали хлебом с чаем, крестясь всякий раз, когда нужно было положить в стакан сахар или передать что-либо соседу.

Нам предложили пройти вдоль стены в самый дальний конец стола. Там сидела, как очень быстро стало понятно, компания питерских наркотов-циклодольщиков, которые очень активно обсуждали предстоящий перформанс в ключе собственного психоделического интереса. Они делили калики[141], потом попросили набожную тетеньку в платке налить еще чаю, чтобы запить. За столом сидели преимущественно женщины. Наблюдая их византийские лики мценского розлива, я вспомнил об одной особе, которую, наверное, по всем параметрам можно причислить к одержимой. Дело происходило в пасхальную ночь, на службе в Псково-Печорской лавре. Это как раз был год, когда в СССР впервые перешли на зимнее время. И вот начинается Великая Пасхалия, вступает хор; я, голодающий третьи сутки, стою в полнейшем благочестии со свечой в руке и вдруг прямо под ухом слышу истошный вопль: