Книга Путь Беньямина - Джей Парини

Азема вручил мне большую сумку, полную овощей и банок молока.

– Молоко – для ребенка, – сказал он. – А бутылка вина – для вас. Любите вино?

Я была рада вину и всему остальному; правда, возвращаться в Пор-Вандр с нагруженной сумкой было тяжелее. И все же я не могла не наслаждаться зигзагообразной дорогой вдоль отвесной скалы. Идя в Баньюльс-сюр-Мер утром, я почти не замечала пейзажа: все мои мысли были заняты Азема. Но сейчас, подружившись с мэром, я успокоилась. Теперь волнение не мешало мне видеть мир вокруг меня.

Вдали мерцало море. За подножья гор, поднимавшиеся с одной стороны, цеплялись мох, кустарниковые дубы, сплющенные кедры. С другой стороны в долину спускались по склону подернутые дымкой тучные виноградники, на которых группками трудились работницы – маленькие пожилые, высушенные солнцем женщины, небольшая часть целой армии иссохших вдов в черных чепцах, что населяет Cредиземноморье. Небо было глубже и синее, чем море. Я долго стояла под поздним утренним солнцем и смотрела на чайку, повисшую на краю облака. Словами не передать того, что я чувствовала. Чтобы это понять, нужно было быть там.

Через пару дней, когда я отдыхала у себя в комнате в Пор-Вандре, в дверь тихо, едва слышно постучали – я уж подумала: не ставня ли где-то хлопнула? Потом поняла: за дверью кто-то стоит. Не знаю почему, но меня раздражает, когда люди действуют так нерешительно. Громче, чем требовалось, я спросила:

– Кто там?

Ответа не последовало.

Недоумевая и немного испугавшись, я открыла дверь и увидела перед собой невысокого человека средних лет, с животиком, в мятом шерстяном костюме и очках с толстыми стеклами.

– Простите меня, фрау Фиттко, за нежданный визит, – проговорил он, с трудом подыскивая слова, кланяясь и переминаясь с ноги на ногу. – Надеюсь, я не отрываю вас от чего-то важного.

Когда он говорил, его кустистые черные усы чудно подпрыгивали. Он весь пропах высохшим потом и табаком.

Прошло не меньше минуты, прежде чем я узнала Вальтера Беньямина, который как будто состарился за прошедший год лет на десять. В глаза мне бросились до блеска начищенные черные кожаные туфли и лоснившийся от долгой носки старомодный галстук, казалось душивший его. Рукава пиджака и отвороты на брюках были сильно обтрепаны.

Говоря, он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен куда-то выше моей головы.

– Я недавно встретил вашего мужа герра Фиттко, и он навел меня на мысль найти вас здесь. Простите за смелое предположение, но он сказал, что, может быть, вы будете настольно любезны, что поможете мне перейти через границу в Испанию. Я бы и сам пошел, но, понимаете, эта местность мне незнакома.

Вполне в духе Ганса было решить за меня, что я могу все, и он, конечно, был прав. Я действительно вполне неплохо справлялась почти с чем угодно. Но все-таки тут он и впрямь высказал довольно смелое предположение.

– Прошу вас, доктор Беньямин, входите, – сказала я.

Он покачал головой (вероятно, не желая заходить в комнату, где женщина находится одна), и я согласилась прогуляться с ним в деревню. Мы нашли маленькое кафе под открытым небом с видом на море и постарались, чтобы никто не подслушал наш разговор. Мы сидели друг напротив друга, но он избегал встречаться со мной взглядом. Разговаривать так неудобно, но я понимала, что имею дело с берлинцем старой школы. Мне никогда не нравились деланые манеры, но он не фальшивил – просто старался соблюдать приличия. Он напомнил мне моего деда, который на улице приветствовал каждого, приподнимая шляпу.

Мне приходилось раньше встречать доктора Беньямина в гостях, и я была с ним шапочно знакома. Наш парижский кружок был, конечно, очень небольшим, и доктор Беньямин прослыл в среде эмигрантов интеллектуалом. Ганс иногда упоминал о нем как о «человеке, который просиживает в Национальной библиотеке, ничего не выпуская из-под своего пера».

Герр Беньямин (или «Старина Беньямин», как я окрестила его про себя) оказался более плодовитым, чем представлял себе Ганс. Он всегда таскал с собой потертый кожаный портфель с огромным капитальным трудом его жизни.

– На эти страницах – все, что я знаю, – сказал он, показывая рукопись, – и это единственный экземпляр.

– Вам нужна целая команда монахов, – пошутила я.

Он непонимающе посмотрел на меня.

– Чтобы переписывать книгу.

– А, писцов, – мрачно улыбнулся он.

Шумное веселье было ему не свойственно, но иногда он раскатисто посмеивался – часто со странным придыханием, как будто впитывая шутку легкими. Видимо, в его жизни мало что способствовало веселью. Так, недавно в Марселе его сбросили в море, и если бы не случайно проплывавшая мимо лодка, то и он, и его рукопись погибли бы в пучине.

– Могу я предложить вам сигарету? – спросил он.

– Нет, спасибо.

Он прикурил сам, аккуратно поместив сигарету между губами и прикрыв спичку руками, чтобы ее не погасил довольно сильный ветер, дувший с моря.

После долгой затяжки он сказал:

– Сначала я поеду в Мадрид, а потом, наверное, в Танжер, откуда, как меня уверяли, можно беспрепятственно добраться до Кубы – будет видно по обстоятельствам. А после войны я планирую поселиться в Нью-Йорке.

– Говорят, Нью-Йорк – красивый город, – сказала я.

– Я тоже об этом слышал. У меня там друзья. – Его взгляд остекленел. – Ну, то есть я хорошо знаю нескольких человек в Нью-Йорке.

Говорил он с невеселой интонацией, голос его замирал в конце каждой фразы, и я поняла, что он ни секунды не верил в то, что когда-нибудь попадет на Кубу или в Нью-Йорк. И в том, что там его ждут друзья, он, быть может, тоже сомневался. Беньямин отпустил эту реплику как воздушный шарик на нитке, и он, разноцветный, подпрыгивал на ветру. Но это был всего лишь воздушный шарик: острое внимание к смыслу может уколоть его, и он лопнет.

В Марселе Старина Беньямин проникся дружескими чувствами к женщине средних лет по имени Хенни Гурланд. Она со своим сыном-подростком Хосе тоже отчаянно стремилась выбраться из Франции: ей (как и всем нам) отказали в выездной визе в Марселе. Мужа ее герра Гурланда убили летом при попытке бежать из военной тюрьмы недалеко от Тура, куда его посадили для «репатриации» в Германию. Старина Беньямин хотел, чтобы Гурланды перешли Пиренеи вместе с нами.

– Фрау Фиттко, значит, вы проведете нас в Испанию? Я не ошибся в своих надеждах?

– Проведу, если смогу.

– Конечно сможете, – сказал он. – Я в этом совершенно уверен.

Я объяснила ему, что пока еще не успела сама испробовать этот маршрут. И правда, идти я могла лишь по схеме, набросанной Азема, да и ту он начертил по памяти. Понятно, насколько ненадежной может быть такая карта, особенно когда пытаешься вспомнить все повороты тропы. Еще там было несколько важных ориентиров, их нельзя было пропустить: горная хижина, которая должна остаться слева, семь сосен на плоской возвышенности, которые следовало оставить справа, где-то рядом с вершиной вроде бы должен был появиться виноградник, и если пройти через него там, где надо, то попадешь на ту самую вершину. С одной стороны тропа круто обрывалась вниз ущельями, местами она сильно сужалась. Серьезной опасности переходу прибавляло и то, что в любой момент могли обрушиться и посыпаться камни. Азема предупреждал, что восхождение будет нелегким.