Книга Франция в XI – начале XIII века. Общество. Власть. Культура - Альфред Рамбо

В конце XII в., казалось, было устранено и нечто более важное, чем изящная словесность, — именно, философия и здравый разум. Действительно, Абеляр учил, что богословие следует разрабатывать философским методом; его послушались, забыв, однако, о тех мерах осторожности, которые он рекомендовал, и не замедлили ввести в школах, к соблазну церкви, догматические новшества[20]. Эти резкие последствия применения логики к богословию рано начали возбуждать негодование в староверах, которые в конце концов осудили этот опасный метод. «Головы учеников, — говорил Абсалон де Сен-Виктор, — наполняются пустой философией. Но какую пользу приносят споры об идеях Платона и перечитывание сна Сципиона? Какую пользу приносят эти модные неразрешимые софизмы, эта страсть к тонкостям, в которых многие запутались?» «В настоящее время, — говорил Этьен из Турне, — сколько докторов, столько и заблуждений». «Логика, — говорил Готье де Сен-Виктор, — есть искусство дьявола». «Будем избегать, — говорил Пьер Шантр, — всех этих излишеств; будем избегать этих глупых вопросов, предлагаемых без толку по поводу священных текстов и порождающих процессы». Он, в юности так смело платонизировавший с Тьерри и Бернардом Шартрским, под старость сделался монахом подобно учителю Серлону де-Вилтону, историю которого любили рассказывать мистики и который ради монастырского безмолвия отказался от суетных рукоплесканий своих парижских учеников[21]. Слепо верить в то, чему учит церковь, жить по правилам морали, погружаться в созерцание и любовь к Богу — вот чему учили в конце XII в. богословы школы Св. Виктора. К чему знать? К чему думать? Врагов диспутирующего богословия всегда было много в Средние века, но никогда они не пользовались большим влиянием, чем тогда. Они радостно приветствовали синодальное постановление 1210 г., утвержденное в 1215 г. легатом Робертом Курсоном, которое изгоняло из школы Аристотеля: Net libri Aristotelis de naturali philosophia, пес commenta legantur. Но вскоре они были повергнуты в скорбь эдиктом Григория IX, этого просвещенного папы, который в 1231 г. отменил запрещения 1210 и 1215 гг. Любопытно, что их оппозиция, которая в начале царствования Филиппа Августа казалась необыкновенно грозной, очень скоро обессилела; собственно говоря, ей не удалось даже сколько-нибудь заметным образом замедлить торжество схоластического аристотелизма.

Первый толчок философско-богословскому развитию школ в XIII в. дало появление неизвестных дотоле произведений Аристотеля и его арабских комментаторов, которые в латинском переводе были привезены из Испании или Византии путешественниками, купцами и миссионерами[22]: «Метафизики», «Физики», сочинений Гиппократа, Галена, Птолемея, Аверроэса, Авиценны и т. д. Одни из учителей занялись преимущественно изучением тонкостей онтологии, с которой они здесь ознакомились: они изощрялись в анализе всеобщей теории бытия, его условий и степеней; другие были особенно поражены новыми сведениями из области физики, с которыми знакомили их воскресшие тексты. Так получили начало два великих направления в области мысли — метафизическое и научное.

Среди метафизиков XIII в. существовали глубокие различия, которых мы и не будем пытаться характеризовать здесь. Даже те метафизики, которые, задавшись целью примирить Аристотеля с христианством, удержались в границах православия, как Гильом Овернский, Александр Гэльсский, Жан Ларошельский, Альберт Великий, Фома Аквинский, Бонавентура, Петр Испанский, Генрих Гентский, Дунс Скотт — мы называем лишь знаменитейших, — делятся на несколько школ, учения которых сильно расходятся. Но за границами, поставленными церковью спекулятивным фантазиям, расстилалось обширное поле, где можно было плутать по всем направлениям. Тотчас по появлении греческих и арабских комментариев Давид де Динан и Амори де Бен впали в пантеизм; их приверженцы были сожжены; но вскоре возникли другие лжеучения. Надо прочитать список 219 положений, осужденных в 1277 г. парижским епископом Этьеном Тампье, чтобы понять, к каким результатам пришло в течение одного века метафизическое мышление, поддерживаемое диалектикой и лишенное конкретного содержания. Самой любопытной чертой этого движения является стремление противопоставлять философское мышление богословскому при молчаливом признании главенства первого. «Они утверждают, — говорит синод, — что есть вещи, истинные с точки зрения философии, но ложные с точки зрения веры, как будто существуют две противоположные истины и как будто в противность истине, заключенной в Священном Писании, может находиться истина в книгах язычников, о которых сказано: “Обращу в ничто мудрых”». Метафизическое умозрение имело по крайней мере ту заслугу, что упражняло механизм мышления и внушало людям высокое представление об их разуме.

Если большинство мыслителей XII в. занимались богословием и метафизикой, то некоторые посвящали себя занятиям естественной философией, физикой. Это были почти исключительно иностранцы: Александр Неккам, автор трактата «О природе вещей», где он с большой силой нападает на школьных логиков, Альфред Английский и Роджер Бэкон. Последний, бывший, по выражению Ренана, «царем мысли в Средние века и своего рода позитивистом», оставил замечательную критику методов преподавания, господствовавших в то время. Он предугадал верные методы, и любопытно слышать из его уст, что у него были друзья, учителя и ученики, разделявшие его идеи, антипатии и стремления.

Когда Роджер Бэкон прибыл в Париж, схоластический университет находился в поре полного расцвета; однако Бэкон обратился не к профессорам, пользовавшимся известностью, а к людям скромным и знающим, к учителям Николаю, Жану и Пьеру, которых он восторженно восхваляет в своих сочинениях. Здесь, в темной трапезной, свободно и смело высказывались суждения о господствующих лицах и методах; здесь анализировались все недостатки, убившие схоластику. Первым из этих недостатков было преувеличенное уважение к авторитету — к авторитету Аристотеля и учителей, на которых схоластики ссылались с такой уверенностью, как если бы они обладали превосходными текстами их сочинений, тогда как на самом деле в их руках были лишь искаженные тексты, — или к авторитету, вытекающему из общего согласия. Этот недостаток не ускользнул от внимания друзей Бэкона: «Без сомнения, следует уважать древних и быть благодарными тем, кто проложил нам дорогу, но не следует забывать, что и они были люди, подобно нам, и не раз заблуждались. Сам Аристотель не все знал; он сделал то, что было возможно для его времени, secundum possibilitatem sui temporis, но он не дошел до предела мудрости. Святые также не непогрешимы. Ссылка на предание — жалкий аргумент. Авторитет не имеет силы, если его не доказывают: non sapit nisi datur ejus ratio, он ничего не разъясняет, он заставляет лишь верить, он подчиняет себе ум, не просвещая его. Если бы еще мы знали подлинные слова тех, кого считают авторитетом! Но лучше было бы, если бы философия Аристотеля никогда не была переведена, чем чтобы ее перевели так, как это сделали. Иные кладут на нее 20–30 лет своей жизни, и чем более они трудятся над ней, тем менее они ее знают…» Эти критические замечания сопровождаются в сочинениях Бэкона не менее глубокими соображениями относительно другого слабого пункта схоластического метода, именно его преувеличенной веры в силу правильно построенного силлогизма и злоупотребления словесными различиями. «Что касается рассуждения, — говорит он, — то невозможно отличить софизм от доказательства, не проверив заключения путем опыта и применения. Самое вероятное заключение непрочно, если оно не проверено. Хотя Аристотель и признал силлогизм источником знания, но есть случаи, когда простой опыт учит лучше всякого силлогизма; существуют тысячи укоренившихся заблуждений, основанных на голом доказательстве (nuda demonstratio)». Но вся схоластика покоится на авторитете и рассуждении. Бэкон, не колеблясь, отвергает ее целиком: «Вот почему важнейшие тайны мудрости остаются в наши дни неизвестными толпе ученых за недостатком правильного метода». В другом месте он говорит: «Все новейшие ученые, за немногими исключениями, презирают науку — особенно новые богословы, вожди миноритов и проповедников, которые таким способом утешают себя в своем невежестве и выставляют свое тщеславие напоказ глупой толпе».