Книга Санин - Михаил Арцыбашев

– Итак, господа, нам всем, конечно, хотелось бы расширить свое миросозерцание, и так как мы находим, что лучший способ для самообразования и саморазвития есть систематическое чтение сообща и обмен мнений о прочитанном, то мы и решили основать небольшой кружок…

– Тэк-с, – вздохнул Писцов, весело оглядывая всех блестящими черными глазами.

– Вопрос теперь в том: что именно читать?.. Может быть, кто-нибудь предложит приблизительную программу?

Шафров поправил очки и медленно встал, держа в руках какую-то тетрадку.

– Я думаю, – начал он сухим и скучным голосом, – что наши чтения необходимо разделить на две части. Несомненно, что всякое развитие слагается из двух элементов: изучения жизни в ее эволюционном происхождении и изучения жизни как таковой…

– Шафров говорит поскладнее, – отозвалась Дубова.

– Первое достигается путем чтения книг научно-исторического характера, а второе – путем чтения художественной литературы, которая вводит нас внутрь жизни…

– Если мы будем говорить таким образом, то все заснем, – не унималась Дубова, и ласковая насмешка веселым огоньком загорелась у нее в глазах.

– Я стараюсь говорить так, чтобы всем было понятно… – возразил Шафров кротко.

– Ну, Бог с вами… говорите, как умеете… – махнула рукой Дубова.

Карсавина тоже ласково стала смеяться над Шафровым и от смеха закидывала назад голову так, что показывала полную белую шею. Смех у нее был звучный и контральтовый.

– Я составил программу, но читать ее, может быть, скучно, – взглядывая на Дубову, заторопился Шафров, – а потому предложу только для начала и «Происхождение семьи», и параллельно Дарвина, а из беллетристики – Толстого…

– Конечно, Толстого! – самодовольно согласился длинный фон Дейц, закуривая папиросу.

Шафров почему-то подождал, пока папироска задымилась, и методично продолжал:

– Чехова, Ибсена, Кнута Гамсуна…

– Да ведь мы уже все это читали! – удивилась Карсавина. Юрий с влюбленным восхищением прислушался к ее полному голосу и сказал:

– Конечно!.. Шафров забывается, что он не на воскресных чтениях, и притом, что за странное смешение имен: Толстой и Кнут Гамсун…

Шафров спокойно и многословно привел несколько доводов в защиту своей программы, но никто не понял, что он хочет сказать.

– Нет, – возразил Юрий громко и решительно, чувствуя на себе особенный взгляд Карсавиной и радуясь ему, – я не согласен с вами…

И он начал излагать свой взгляд и чем дальше излагал, тем более и более напрягался, чтобы заслужить одобрение Карсавиной, чувствовал, что это ему удается, и безжалостно бил Шафрова даже в тех пунктах, в которых был не прочь с ним согласиться.

Ему начал возражать пухлый Гожиенко. Он считал себя образованнее, умнее и красноречивее всех и, устраивая этот кружок, больше всего желал сыграть в нем первую роль. Успех Юрия неприятно задел его и понудил выступить. Мнения Юрия не были раньше ему известны, и потому он не мог спорить с ним во всем объеме, а только подхватывал слабые места и раздраженно упирал на них.

Завязался длинный и, очевидно, нескончаемый спор. Заговорили технолог, Иванов, Новиков, и скоро в табачном дыму мелькали уже раздраженные лица, и слова перепутывались в запутанный и бесформенный хаос, в котором почти ничего нельзя было разобрать.

Дубова задумалась и молча смотрела на огонь лампы, а Карсавина, тоже почти не слушая, отворила свое окно в палисадник и, скрестив полные руки на груди, оперевшись затылком на косяк, мечтательно засмотрелась во тьму ночи.

Сначала она ничего не видела, а потом из черной тьмы выступили темные деревья, освещенная ограда палисадника, а за нею смутное колеблющееся пятно света, через дорожку протянувшееся по траве. Мягкий упругий ветер охватывал прохладой ее плечо и руку и чуть-чуть шевелил отдельные волоски на виске. Карсавина подняла голову и в медленно светлеющем мраке слабо различила непрестанное, странно напряженное движение темных туч. Она задумалась о Юрии и своей любви, и мысли счастливо грустные и грустно счастливые, волнуя и лаская, наполнили ее молодую женскую голову. Так было хорошо сидеть здесь, всем телом отдаваясь холодному мраку и всем сердцем прислушиваясь к волнующему мужскому голосу, особенно, точно он был громче всех, звучащему среди общего шума.

А в комнате стоял уже сплошной крик, и все яснее и яснее вырисовывалось, что каждый считал себя умнее всех и хотел развивать других. Было в этом что-то тяжелое и неприятное, озлоблявшее самых мирных.

– Да если уж так говорить, – упрямо блестя глазами и боясь уступить при Карсавиной, которая слушала только один его голос без слов, напрягался Юрий, – то надо вернуться к первоисточнику идей…

– Что ж тогда читать, по-вашему? – неприязненно и насмешливо проговорил Гожиенко.

– Что… Конфуция, Евангелие, Екклезиаст…

– Псалтырь и Житие! – с насмешкой вставил технолог. Гожиенко злорадно засмеялся, не вспоминая, что никогда не читал ни одной из этих книг.

– Ну что ж это! – разочарованно протянул Шафров.

– Как в церкви! – хихикнул Писцов. Юрий бешено покраснел.

– Я не шучу!.. Если вы хотите быть логичными…

– А что же вы говорили о Христе! – торжествующе перебил его фон Дейц.

– Что я говорил?.. Разучиться жизни, вырабатывать себе определенное миросозерцание, которое целиком заключается в отношении человека к другому человеку и самому себе, то не лучше ли всего остановиться на титанической работе тех людей, которые, представляя из себя лучшие образцы человеческого рода, в собственной жизни прежде всего пытаясь приложить наивозможнейшие и самые сложные и самые простые отношения к человечеству…

– Я с вами не согласен! – перебил Гожиенко.

– А я согласен! – горячо перебил студента Новиков.

И опять начался бестолковый и пестрый крик, в котором уже нельзя было найти ни конца, ни начала мнений.

Соловейчик, сразу, как только заговорили, притихший, сидел в углу и слушал. Сначала на лице его было полное и проникновенное, немного детское внимание, но потом острая черточка недоумения и страдания стала вырисовываться в уголках рта и глаз.

Санин молчал, пил пиво и курил. На его лице было выражение скуки и досады. А когда в пестром крике послышались уже резкие нотки ссоры, он встал, потушил папиросу и сказал:

– Знаете что… это выходит скучная история!

– И прескучная! – отозвалась Дубова.

– Суета сует и томление духа! – сказал Иванов таким голосом, точно он все время об этом думал и только ждал случая высказать.

– Это почему же? – зло спросил черноватый технолог. Санин не обратил на него внимания и, поворачиваясь к Юрию, сказал:

– Неужели вы думаете серьезно, что по каким бы то ни было книгам можно выработать себе какое-то миросозерцание?