Книга Дети Лавкрафта - Эллен Датлоу

В такие моменты необходима осмотрительность. А потому, когда враги оказались на пороге, ты выставил часть своего анемичного нутра, кусочек из того множества, что сделало твое состояние твердым, и даровал Маленькой Мисс Мстительной Воительнице дешевую победу. Ты сидел ниже травы тише воды, пока она пленяла незначащую искру твоего естества сути своим особенным неизведанным и неуклюжим способом, так ничего и не уразумев.

Утрата облика матери была небольшой ценой за столь грандиозную хитрость. Разгадает ли когда юная Лохинвар, что на самом деле-то душа ее матери (за неимением определения получше) обитает в странной тюрьме музыкальной шкатулки? Кто скажет? Кого это беспокоит?

– Джей, помогите мне. – Его почитание потакает твоему чувству собственности. С другой стороны, годы не были добрыми и, наверное, шельмец позабыл, как служить тебе надобно. – Есть у меня страстное желание.

– Ты голоден, Хозяин? – Глупый вопрос: голод твой ненасытен.

Ты треплешь его по головке.

– Да. Было бы славно отведать мясца.

Джей Ухмылка поднял нож и, хромая, направился к двери.

– Сколько?

Ты думаешь о деревнях лесорубов, которые когда-то селились в этих горах и долинах. Думаешь о поселках и больших городах, лежащих за грядой.

– О, давай-ка для начала их всех.

М-р Дорнейл

Мария Дэвана Хэдли

Мария Дэвана Хэдли является автором книг Magonia («Магонии»), Queen of Kings («Царица царей»), The Year of Yes («Года Да») и – в соавторстве с Кэт Говард – The End of the Sentence («Конец предложения»). Вместе с Нилом Гейманом была редактором-составителем сборника Unnatural Creatures («Фантастические создания»).

Ее короткие фантастические произведения выдвигались на премию «Туманность» и премию Ширли Джексон, а также включались в сборники «Лучшее за год».

Более подробные сведения можно найти на mariadahvanaheadley.com, а также в Twitter @MARIADAHVANA.

– Мистер Дорнейл[25] сожрал мое сердце! – закричал однажды утром на всю деревню старик, запоздало замечая, какой ужас насел на него. Вскоре после этого он снял с головы белую, без единого пятнышка широкополую шляпу, подбросил ее в воздух и шагнул в сторону, случайно оказавшись на пути автомобиля.

Заметьте, по меньшей мере в последние десять лет ни одна живая душа не желала, чтобы старик оставался в живых. Он входил и выходил из двери дома, одетый в отглаженный костюм, с аккуратно подстриженной бородкой, но он не говорил ни с кем в доме да, наверное, и ни с кем на свете. Даже собакам он не нравился. Терьеры порой чуяли то, чего он был лишен, и гонялись за ним по всему городу.

Не защищай старика козы, под сень смерти он удалился бы задолго до того, как перекинулся. Козы готовы путаться с чем угодно. Им пофиг, если это пустая консервная банка. Будут пинать ее ножками, обратно домой ее проводят, когда та утомится, следом за ней по лестнице поднимутся. Десять лет старик блаженствовал среди этого стада коз, которые спали у него и на книжных полках, и в изголовье кровати, и по всей комнате, словно пушистые кубики – небольшой гурт косящих глазом почитательниц.

Машину, переехавшую старика, его спутницы быстренько отделали: копытца проворно застучали по крыше, рога уперлись в стекла, раздалось блеяние, позорящее водителя, который, не выдержав, вышел из машины и отправился в бар. Дело дрянь, ничего не скажешь, но он-то что мог поделать? Старик выскочил прямо у него под носом, а машина мчалась на полной скорости. А кроме того, старик был известен своим козьим воинством, этой тучей шерсти и колокольчиков: жалкие, медлительные, таинственные, бродили они по городу, устраивая пробки на дорогах.

Старик был совсем мертв. Шляпа его опустилась на фонарный столб и тут же была заселена, сперва голубями, а после летучими мышами, которые охотились за любым жилищем.

Кто из нас не пробовал оградить дом от крылатых тварей? Под шляпой же с сотню летучих мышей умещались, вися вниз головками. Тысяча ласточек способна угнездиться на балдахине кровати с четырьмя стойками, оглядывая постельное белье. Сто тысяч мотыльков моли могут укрыться на стенных обоях, пока не выдадут себя трепетом крылышек, казавшихся всего лишь частью обойных узоров: голод подталкивает их на поиски шерсти. Наделенные крыльями всегда найдут способ забраться внутрь.

Бернардина, вдруг ставшая вдовой, хозяйка дома, носилась по натертым полам, дрожа от торжества. О, она была в восторге! Слуги знали это. Все знали это.

Ни один сорокатрехлетний брак не обходился без сложностей, но в особенности брак, в котором один из супругов продал часть другого без позволения этого другого. Делить дом с человеком, чье сердце ты скормила монстру, – в этом не было ничего приятного.

Обряд был невелик: кража сердца, извлеченного однажды ночью острым ножом, и заклинание на воске и шнурке, сердце обернуто в вату, упрятано в медный котелок, сварено с шафраном и доставлено м-ру Дорнейлу. К сожалению, старик очнулся на половине обряда и в полусне, будучи под чарами и потрясенным, заявил Бернардине, что никогда не простит ее и что настал конец их супружеству.

Таковы были последние слова, услышанные ею от него, однако из своенравия он остался в живых.

Всякий раз, глядя на него, она вспоминала о своем преступлении, а всякий раз, когда он смотрел на нее, вспоминал что-то, чего не мог запомнить. Вот так оно и тянулось десяток лет с лишком, и уж очень неприятным было это десятилетие. Время от времени он проходил мимо, горестно смотрел на нее, а она в ответ смотрела в небо, пока он не проходил. Его горе ветрянке было подобно.

Спала она в отдельной комнате, уже много лет запирая двери, он же спал в окружении коз и клочков сена, за тем, чем он занимался, никто не следил, домашнее хозяйство вели семь женщин из числа родственниц и еще одиннадцать были прислугой, эти изнывали от него с каждым днем все больше.

Чувства старика были безгласны и всеми обсуждались, зато чувства Бернардины – нет. Была у нее отжимная машинка, и она пропускала через нее его рубашки, вращая рукоятку и управляясь со своей яростью посредством отжима, хотя вся остальная стирка была на прислужницах.

Долгожданный конец настал, и тело старика выставили в комнате, формально бывшей столовой. Он лежал какой-то плоский и гладкий, словно бы самое тело его было из вареной шерсти. Домой его привезли на телеге.

Бернардина надела свое самое черное платье и самую густую вуаль. Она смотрела, скрытая ею, и улыбалась. Старик прожил отвратительно долго после того, как его сердце сожрал м-р Дорнейл.