Книга Любить (НЕ) страшно - Катя Васильева

Как-то летом, вскоре после Женевы, Джеймс спросил меня: «Ну и что дальше ты собираешься делать?»

Мой канал, посвященный людям с disability51, который, как я надеюсь и знаю, дал людям надежду, знания и новых друзей, к тому времени уже набрал обороты. Джеймс был очень активен в моей группе, сам начал делать видео-консультации на моем канале. У него все-таки на восемь лет больше опыта. Я с удовольствием дала ему этот шанс, потому что, как я увидела, канал стал для Джеймса отдушиной и целью в жизни. Мой дорогой друг обрел новую миссию. Радость на его лице, доселе всегда грустном, делала меня счастливой.

На его вопрос я ответила: «Мне необходимо кое-что понять. Я буду искать объяснения».

Я не могла внятно сформулировать и объяснить, просто чувствовала, что у моего мозга была насущная потребность и острая необходимость найти ответы.

Что-то всегда ускользало от меня, почти схвачу жар-птицу за хвост, радуюсь. А под хвостом ― обычная куриная жопа, как говорила Фаина Георгиевна. Почему так? Или это со мной что-то не то? Живут же люди и не загоняются! А у меня все время то облом, то со мной что-то не так. Только не пойму, что…

Может, выразить все мои чувства в мемуарах? Нет, для мемуаров вроде жизнь скучновата, обычная.

Я решила написать книгу, просто роман. Посмотрим, есть ли мне что сказать.

Вспомнила свои детские мечты, как Вета в детстве собиралась писать книгу. Сто раз начинала какую-то романтическую повесть в манере Даниэлы Стил и откладывала в сторону, потому что шестнадцатилетней девочке тогда еще нечего было сказать. Думаю, может, теперь у меня получится. Мне уже далеко не шестнадцать. Я настойчиво уверяла себя, что отступать поздно, надо сделать то, что всегда хотела, и взялась за написание моего первого в жизни романа.

Для меня было огромным стрессом понимание того, что если бы я умерла два года назад, я бы не оставила о себе ничего. Ни словечка. Ни людям, ни собственным детям. Статья в интернете про память о человеке уколола и поразила меня до глубины души. В ней говорилось, что память о человеке у будущих поколений живет от двадцати до тридцати лет. Память с фотографиями живет дольше, лет семьдесят. «Семьдесят?! Это фигня! ― возмутилась Вета. Хотя нам и стало понятно, почему я всегда любила все фотографировать. ― Так не пойдет. Давай писать книгу. Искусство живет дольше. Даже твои будущие потомки смогут ее прочитать и узнать тебя хоть чуть-чуть лучше».

Про клиническую смерть мне писать вообще не хотелось. Ну, умер человек. Полетал там по всяким тоннелям, на эту тему написана куча литературы. Не было у меня никаких тоннелей. Только мгновенное осознание себя и внешнего мира после пробуждения.

Я проснулась никаким не финансовым советником. Не львицей Чикаго. Не дочерью, не любовницей. Я проснулась без всяких ярлыков. Чистый лист. Новая глава.

Новый перекресток…

Люди теперь выглядели по-другому. Все, чего я не видела во взглядах и ужимках матери, не понимала в тепле и силе рук Пола, в надменности и несовершенстве человечества, теперь предстало передо мной как на ладони.

«Пишем книгу! ― сказала Вета. ― Оставь после себя хоть что-нибудь. Представь, твоя работа в Библиотеке Конгресса США52. Аж мурашки по коже!» ― хихикала она в моей голове.

Углубившись в проект написания, стараясь как-то запутать сюжет, сделать его интересным и в поисках ответов на свои вопросы ― одно цеплялось за другое ― я внезапно окунулась в детские воспоминания. В них, в принципе, не было ничего особенного, обычное советское детство, меня это никогда не волновало и не портило жизнь, кроме как легкая отдаленность от мамы и раздражение к бабушке.

Ближе к зиме, когда уже рано темнеет, все предпочитают проводить больше времени дома и нечем заняться, я погрузилась в писанину. Сначала писать было легко. Девочка росла, цвела и радовалась жизни. Потом начали всплывать моменты из каких-то подкорковых воспоминаний, которые на недели, а иногда даже на месяцы, тормозили мое вдохновение. Эти ощущения погружали меня в депрессию и тягостное самокопание, из которого я никак не могла выбраться. Я была в тупике. Мне нужно было найти ответы.

Зима прошла в ощущении полной потерянности. Я могла целыми днями лежать в кровати и пребывать в прострации, в дебрях моей памяти. Меня разрывали на части жалость к себе, непонимание, вопросы «почему» и «зачем». Я вспоминала свои детские мечты, которым никогда не суждено было сбыться. А как мы верим в свои мечты! Мечтаем, мечтаем, а потом предаем и их и себя. Или по тщеславию, или по незнанию, или из-за отсутствия выбора или выхода ― любимая отговорка у нас, взрослых, пытающихся хоть как-то уверить и оправдать себя. И выбор, и выход, оказывается, есть всегда. Только на тот перекресток уже нельзя вернуться. Слишком поздно.

Я могла плакать целыми днями, тупо глядя в стену, или лихорадочно нервно смеяться. У меня начали появляться приступы какой-то необъяснимой злости. Я кричала на людей, чаще всего на мать, лицом к лицу, и на Пола в своем воображении. Кому-то пыталась что-то доказывать, объяснять ― как городской сумасшедший. Семья списывала это на то, что у меня психологическая травма вследствие аварии и моего плачевного положения. Ко мне все относились с жалостью и пониманием. Опять эта жалость. Меня просто снисходительно терпели.

Конечно, мое тело находилось не в самой лучшей форме. Все усугублялось еще этими нескончаемыми, бесконечными неврологическими болями, круглосуточно пронизывающими все мое существо. Эта боль существует везде, где есть нервные окончания, но она везде разная. На коже ― как будто у меня ожог пятой степени и меня еще и царапают железным гвоздем. Такая боль накатывает обычно утром или после обеда.

После тренировок это ноющая тянущая боль в мышцах, которая, вперемежку с неврологическими спазмами, заставляет меня вскрикивать. Ощущение такое, будто меня разрывают на дыбе.

Этой боли нет конца. Она будет со мной всегда. Это я тоже приняла как должное.

Все равно. Я не хочу, чтобы меня жалели. Чтобы меня просто снисходительно терпели.

К весне следующего года, когда организм по привычке начал просыпаться к новой жизни, спасибо законам природы, Вета в моей голове взбушевалась: «Это не дело, моя дорогая! Ищи выход!»

Мне было необходимо разобраться в том, что же происходило со мной в последние четыре месяца и всю мою жизнь. Разобраться в людях, в любви, в высших материях ― во всем. Мне надоело заниматься бесполезной саморефлексией и самоанализом. Я стремилась вылезти из этого болота самокопания, тупикового ползания по кругу. Вырваться из этой эмоциональной ловушки, ограниченной только моим личным восприятием себя и ситуации. Трясины, куда за зиму я так глубоко погрузилась. Депрессия. Мне были нужны знания и новые мысли. Было ощущение, как будто я чего-то не помню. Что-то как будто бы ускользало от меня. Я себя теряла. Я чувствовала, что если не соберусь, то окончательно пропаду.