Книга Точка бифуркации - Николай Пономарев

Когда я пошёл в первый класс, родители завели мне хомячка. Мама определила в нём девочку, и из-за белых упитанных бочков, напоминающих снежок, я назвал её Сню. Она умела вить гнёзда из травы и обаятельно зевала, словно маленький умильный лев. Несколько лет я ухаживал за ней, раз в неделю менял подстилку и обязательно носил свежей травы, а зимой специально выращивал. Однажды, так бывает с хомяками, Сню умерла. Я знал, что это случится, она тяжело дышала и покашливала. И всё же, когда это произошло, я рыдал и долго не мог успокоиться, мама меня утешала, отпаивала чаем, гладила по волосам и говорила, что будут в моей жизни ещё хомяки и лучше. С тех пор я не плакал.

Потом мы заводили их ещё несколько, но ни один из них не умел вить гнёзда. И всё это было не то. Последнего я вместе с клеткой подарил Веронике. Она очень обрадовалась, а я пожелал им счастья.

Да, да, что я не вышел из возраста ребёнка, понял, качаясь на качелях. Но что настолько и, как малыш, зареву – не ожидал.

Но я рыдал. Катался по траве, сжимая в кулаках выдернутые стебли. Совсем недавно здесь так уютно сидела Марина. Закашливался, пытался успокоиться, и в такие моменты видел перед собой её образ и снова рыдал.

Как хорошо, что тогда меня не видели люди. Только дрозды равнодушно шелестели в подлеске, иной раз подлетая ближе и при новых завываниях отлетая. У них шла своя, насыщенная жизнь.

Вид мой ошеломил маму. Наверное, годовая двойка по биологии поразила бы её меньше. Шатаясь, я прошёл в свою комнату.

Сел.

– Что с тобой?

Я молчал.

Мама подошла, но голову, как делала обычно в таких ситуациях, трогать не стала. Наверное, измерять температуру было слишком поздно.

– Тима, может, на дачу поедем? – тихо спросила она.

– Нет, мам, это не поможет, – ответил я и добавил: – Мам, пожалуйста, не трогай меня. И самое главное – не вздумай меня жалеть.

– В смысле?

– В самом настоящем смысле. Я просто хочу это пережить.

– Я не буду закрывать дверь, – предупредила мама. – Если что, я за стеной.

Если что?

Всё закончилось. Теперь мне нужно было привыкать к новой жизни, в которой Марины нет в городе, нет со мной. Она не возникнет среди случайных прохожих, в колыханиях веток, отражениях в стекле, тенях. Каждый проходящий мимо человек – чужой.

Я, как был, в одежде лёг на кровать. В голове остался только шум. Обрывки музыкальных тем, шелеста листьев, свист злосчастных дроздов.

Через некоторое время, не знаю, сколько я пролежал, снова вошла мама. В тот год, когда бабушке показалось, что Москва даст маме блестящее образование, и она поехала туда учиться, она встретила в классе мальчика своей мечты. В конце года они расстались, мальчику понравилась мамина одноклассница. И тогда она вернулась из Москвы обратно. Не смогла каждый день видеть их вместе. Только спустя семь лет мама встретила в трамвае отца, лопоухого и улыбчивого. Я не знал этого, задавать такие вопросы мне не приходило в голову. Так что моя история банальна. Таких – миллионы. Но мне от этого было ни капельки не легче.

С запада потянулись тучи, начинало громыхать. Приближался последний майский дождь.

Ненавижу май.

Лето

Линии разошлись до мая. В развилке Марина выбрала вариант, который был для меня невыносим. Для неё единственный – остаться с папой и бабушкой, которой нужен уход. Что решила – не изменить. В ночь на лето мне не спалось, и я вспомнил эти слова Валерия Михайловича среди прочих летавших обрывками. Опоздавших. Ненужных. Перебирая все события начиная с осени, а может быть, и раньше, я искал тот момент, который всё перевернул. Ту точку.

Мне показалось, что во всём виновата Янка. С утра позвонил ей и жёстко попросил встречи, недалеко от зала, где проходили наши тренировки. Она ничего не поняла, но приехала. Я ждал её, сидя на скамейке в парке. Янка сказала, что я выгляжу даже хуже, чем унылая рыба со дна океана.

Я сразу перешёл к делу и спросил о том, что она сказала Марине.

– А что я должна была ей сказать? – в ответе мне послышалась наигранность.

– Что ты ей сказала?! – заорал я так громко, что Янка отшатнулась.

– Ты с ума сошёл, я её видела на твоём дне рождения, и всё.

– Ты ей что-то сказала! – снова закричал я, попытался схватить Янку, но она вывернулась и отбежала.

Очень громко, чтобы Янка слышала, заявил, что никогда больше не буду заниматься спортивно-бальными танцами. И ей нужно искать нового хорошего партнёра. Пожелал удачи.

Я ожидал, что Янка уйдёт, но нет. Мы сидели на скамейке в парке. Янка не понимала, что произошло и почему нельзя это починить. Она пыталась. Спрашивала о том, что случилось, но я молчал. Всё, о чём она мечтала, рухнуло в один момент. И Янка рыдала. Тоскливо, отчаянно, в голос, до икоты. А мне было всё равно. Потом она поднялась и ушла. Кажется, её немного заносило.

Весь день мне пытались дозвониться её мама и папа, дедушки и бабушки и, кажется, тётя. Сначала я не брал трубку, а потом и вовсе выключил телефон. Бесполезная штуковина, если вдуматься. Они звонили и моим родителям, только что те могли сделать? Ведь это моё решение.

Утром понял, что Янка сейчас – это я сам. Ведь у меня тоже всё кончилось. Представил её, серую, зарёванную, без цели и надежд. Вокруг ходят родители, утешают, да без толку. И когда понял это, стал себе отвратителен. Накричал на неё, а она и вправду ничего Марине не говорила. Может быть, и Веронике тоже.

Набрал номер Янки. Ждал, пока она возьмёт трубку. Потом робот предложил мне оставить ей голосовое сообщение. Послал робота куда подальше, и снова набирал, и звонил. С четвёртого раза Янка взяла трубку и равнодушно спросила, чего хочу. Сказал, что очень нужно встретиться.

Мы встретились в том же парке, на той же скамейке. Янка, распугивая прохожих, орала, какая я сволочь. Подождав, пока она иссякнет, признал, что виноват и хочу вернуться, раз у нас неплохо получалось. Конечно, Янке показалось, что я издеваюсь. Тогда я снова и снова повторял, что да, давай останемся танцевальной парой. Но лето хочу провести без тренировок. И если Янка всё-таки найдёт партнёра лучше, не такого ленивого вомбата, как я, то это тоже будет хорошо. Без претензий.

Откуда-то слышал, может, от Валерки, что в памяти остаётся только то время, когда ты переживаешь много светлых эмоций. Я хорошо помню шестой класс, когда мы чудно проводили время с Вероникой. Прекрасно помню девятый, когда мы вчетвером гуляли по городу и ходили друг к другу в гости. Но я почти не помню это лето. Это как ехать в автобусе и запомнить лишь начальную и конечную остановки. Да, за окном проносились дома, шли люди, мигали светофоры. И от всего этого не осталось ничего. Так и от этих летних месяцев у меня остались лишь редкие клочки воспоминаний.

На всё лето я уехал на дачу, чтобы никто не ходил ко мне в гости. Я выключил телефон, чтобы никто не позвонил. Удалился из всех соцсетей, чтобы никто не написал. Мама, хотя ей было не очень удобно заниматься своими чертежами в дачной комнате, переехала вместе со мной. Обычно я отлёживался на площадке из клинкера возле кустика жасмина. На шезлонге, но чаще без. Иногда, не замечая комаров и мошку и невзирая на предупреждения, что там могут быть клещи, ложился на газон. В дождливые дни сидел в беседке, слушая, как капли барабанят по крыше. Смотрел на жасмин, и мне приходили в голову новые песни, так что Марина была права. Только все они сочинялись очень грустные. В них главные герои умирали или в конце случалось что-то кровавое. Мне такое не нравится, и поэтому я не стал подбирать к ним музыку.