Книга Древо жизни - Генрих Эрлих

«Не автоответчик», — констатировал Северин, вслушиваясь в шелест страниц.

— Извините, как вы сказали? Северин? — раздался несколько растерянный голос секретарши. — Е.Н.?

— Да, Евгений Николаевич, хотя этого я вам не говорил, — ответил Северин.

— Но ведь вы записаны на сегодня, на четырнадцать ноль-ноль. И с вами еще господин Сечной, А.Б. Ну и шуточки у вас в МУРе! — возмущенно воскликнула девушка. — Или не в МУРе?! — возмущение сменилось подозрением.

— МУР, МУР! — рассмеялся Северин и повесил трубку.

2 часа дня

Офис Погребняка располагался на Большой Ордынке. Ехать на двух машинах было странно, кинули на пальцах, водить выпало Сечному. Северин пережил кошмарные полчаса, как всегда в тех редких случаях, когда он оказывался на месте пассажира. Как вообще люди ездят по Москве?! И разве так можно ездить?! С чувством облегчением он выбрался, наконец, из машины и принялся рассматривать старый особняк. Впрочем, старыми в нем были только стены. Да и то вряд ли, подумал Северин, скользя взглядом по серому мрамору крыльца, высоким дубовым дверям, свежей лепнине стен, округлым деревянным рамам окон. Картину новодела завершали камеры наружного наблюдения по углам особняка и три тарелки спутникового телевидения на крыше.

— Неплохо устроился, — протянул Северин.

— Сколько раз здесь проезжал, думал, что посольство, — согласно кивнул Сечной.

— При посольстве была бы милицейская будка, — наставительно сказал Северин и стал подниматься по ступеням крыльца.

Их ждали, разве что не расстелили красную ковровую дорожку от входа до кабинета божества на втором этаже. Две девушки, похожих как два шнурка от ботинок, распахнули перед ними тяжелые створки дверей.

— Юрий Павлович ждет вас, — проворковали они в унисон.

— Великодушно прошу извинить меня, но с пробкой на Большом Каменном даже я ничего не могу поделать, — раздался хорошо модулированный голос, который трудно было не узнать, голос с кассеты.

Академик и народный целитель оказался молодым человеком, лет тридцати пяти. Был он выше среднего роста и гладким, по верному замечанию хранительницы музея, но эта гладкость служила скорее провозвестницей будущей дородности, сейчас же, если и было у академика несколько лишних килограммов, то они скрадывались прекрасно пошитым двубортным пиджаком, серым с едва заметной искрой. Так же глубокие залысины обещали в будущем взять в клещи и раздавить пышную шевелюру, но пока золотистые волосы струились крупными волнами к затылку, открывая высокий, чистый лоб. Цвет волос гармонировал с ровным, редким для этого времени года загаром лица, глаза — с пиджаком, даже искорки были одинаковыми.

Погребняк вообще выглядел весьма представительно и импозантно, признал Северин, но все же на преуспевающего бизнесмена не походил, тут Юлия ошиблась, возможно, из-за недостатка опыта общения с ними. Случается, что и у них в глазах светится ум, но ум это какой-то другой, такой, который нужен для их коммерческих дел, и улыбка у них бывает широкой, наглой, хищной, какой угодно, только не такой, тонкой и немного ироничной.

— Погребняк Юрий Павлович, — сказал академик, протягивая руку.

— Северин Евгений Николаевич, — отвечая рукопожатием.

Рука у академика была сильная и наэлектризованная, Северина даже немного тряхнуло, как в школе, когда в кабинете физики он хватался за провода динамо-машины, а Балоба, друг любезный, принимался крутить ручку.

— Располагайтесь! — Погребняк широким жестом указал на два кресла, стоявшие около высокого журнального столика.

Кресла вызывали ассоциацию с именем Людовик, на месте порядкового номера зиял пробел образования, несмотря на это, Северин с удовольствием ощутил удобство сделанной для людей вещи. К некоторому его удивлению Погребняк опустился во второе кресло, бросив небрежно через плечо:

— А вы, господин Сечной, присядьте на кушетку, вам оттуда будет хорошо все слышно. Вы ведь здесь для надзора и вообще, на всякий случай, не так ли?

За спиной Северина раздалось недовольное сопение.

— Чай? Кофе? — с любезной улыбкой продолжал Погребняк и тут же, чуть повысив голос: — Катрина, пожалуйста, каппучино, эспрессо и черный чай с лимоном.

Через мгновение на пороге кабинета возникла девушка-шнурок с подносом в руках, на котором курились две небольшие чашки с кофе и одна побольше, с чаем, и стояли блюдца с кусками сахара и лимоном. Каппучино предназначалось Погребняку, эспрессо Северину, Сечному достался чай. «Вероятность — процентов восемьдесят, — подумал Северин, прикинув, что среди его знакомых кофе не пьет каждый пятый, — если бы я вдруг предпочел чай, то виноватой оказалась бы секретарша. Эффект был бы уже не тот, но в целом беспроигрышный трюк».

Он маленькими глотками пил горячий кофе и не таясь осматривал кабинет. Стены все-таки были старыми, такие высокие потолки делали только в позапрошлом веке, и камин остался от тех еще времен, судя по тому, как он вдавался в стену, а не смотрелся пришлепкой. И изразцы оттуда же, вряд ли сейчас составляют композицию из сцен Страшного суда, разве что по очень специальному заказу. Кованая люстра, свисавшая на двухметровой цепи, тоже, вполне вероятно, была старой, хотя идущие по ободу подсвечники могли быть и современной стилизацией, в любом случае, смотрелась она в этом кабинете не очень уместно, ей бы больше подошло обрамление из толстых закопченных балок в каком-нибудь старинном рыцарском замке.

Два книжных шкафа были забиты книгами, роскошные, блиставшие золотом переплеты перемежались дешевыми бумажными, по крайней мере, не бутафория. В углу висела старинная икона, золотой оклад скрывал темный лик, разглядеть который нисколько не помогала теплящаяся снизу лампадка. Тут же рядом католическое распятие и написанная маслом картина, изображавшая европейского, судя по одеждам, святого, он шествовал по дороге, неся в вытянутых руках свою отрубленную голову, глаза на голове были широко открыты и с грустью взирали на укороченное тело.

Но истинный иконостас был рядом. Собственно, иконостасов было два, одна стена была плотно увешана различными дипломами, другая — фотографическими изображениями Погребняка, фоном ему служили различные люди, большинство из них — легко узнаваемые даже на таком расстоянии. Коллекция постоянно пополнялась, на это указывал свободный крючок, ввинченный в стену. Экспонат лежал почти под рукой у Северина, на журнальном столике, обрамленный в скромную буковую рамку, побитое неизвестной болезнью лицо украинского президента удачно подчеркивало пышущий здоровьем лик народного академика, внизу шла надпись «С благодарностью за помощь» и размашистая подпись, тут же и дата — 2 мая 2005 года. «Алиби. Вот так сразу!» — усмехнулся Северин.

Оставался большой письменный стол красного дерева, выдвинутый от окон далеко вглубь кабинета. Северин с интересом и, скорее всего, не без пользы порылся бы в нем, но пришлось удовольствоваться наружным осмотром. На углу стола высилась стопка книг, золотые обрезы которых странно сочетались с белесыми обертками из кальки, так школьники раньше оборачивали учебники. Посередине лежал раскрытый толстый фолиант, вероятно, Погребняк изучал его перед их приходом. Фолиант наполовину загораживал большой чернильный прибор, изображавший какой-то храм или монастырь, тут Северин пасовал. Остальные предметы на столе были явной бутафорией, то есть человеческий череп, старинная астролябия и огромный, с голову, кристалл горного хрусталя были, скорее всего, натуральными, но стояли несомненно для антуража. Хотя… Демонстрация ясновидения или какой-нибудь подобный трюк вполне могли входить в программу первого знакомства.