Книга Новый Олимп - Алексей Гравицкий

Дедал усмехнулся. Тирада про полумерков в устах Гефеста звучала особенно забавно. Богу-кузнецу не повезло по рождению. Он явился на свет хромым на обе ноги, за что, как говорили, был сброшен с Олимпа собственной матерью – Герой. Мир, однако ж, оказался не без добрых богов. Гефеста приютила в своих владениях Фетида. У неё, на дне морском, он прожил многие годы, освоив и совершенствуя кузнечное дело. В этом мастерстве Гефест достиг небывалых высот. Как изваяния Дедала принимали за живых людей, так выкованные Гефестом птицы, животные, люди, казалось, жили собственной жизнью.

Но, доводя до безупречности своё мастерство, Гефест думал не о высоком искусстве, а о приземлённой мести. Уже в ту пору возникло понимание, что месть, как и вино, хороша тогда, когда её выдержали. Хромой на обе ноги бог-кузнец не торопился: он выковал изысканный трон, каких не видели ни до, ни после, украсил его тончайшей ковкой и отправил на Олимп матери в подарок.

Гера была покорена; сидеть на таком произведении искусства ей ещё не доводилось, что она тут же и исправила. Вот только трон оказался с секретом: из потайных полостей в поручнях и ножках выскочили спрятанные оковы и лишили жену Зевса возможности двигаться. Месть свершилась и удалась на славу. Зевс был в бешенстве. Жена, прикрученная к стулу, способна вызвать улыбку и может на какое-то время даже стать поводом для шуток. Только очень скоро стало не смешно, а никто из богов не смог разомкнуть хитрых оков, более того, никто из них не смог уговорить Гефеста подняться на Олимп и освободить Геру.

Никто, кроме Диониса. Хитрый Вакхий был верен себе, он не стал вести с кузнецом задушевных разговоров и разводить дипломатию. Он попросту напоил Гефеста и пьяного приволок пред Зевесовы очи. Гера признала пьяного отпрыска, Зевс клятвенно разрешил сыну просить всё, что тот пожелает. И всеобщее примирение завершилось освобождением мамы Геры из плена чудо-кресла.

Гефест же, в конечном итоге, был признан богом, и ему позволили остаться на Олимпе. Здесь Амфигей занялся тем, что умел, и тем, что ему нравилось. Именно он возвёл все постройки на Олимпе, он ковал Зевсу его не знающие промаха молнии. Вот только полноценным божеством в глазах других богов он так и не стал, навсегда оставшись хромым на обе ноги кузнецом.

А потом Прометей стянул у Гефеста священный огонь. Зевс, как водится, погромыхал, выпуская гнев. Прометея изловили и приковали к скале. Причём роль палача пришлось в своё оправдание исполнять обоюдо-хромому кузнецу.

Гефест был зол на Прометея за воровство и за то, в каком свете этой кражей его, приставленного к священному огню, выставили перед отцом-громоверж-цем, так что бога-похитителя огня он приковывал к скале без особого сожаления. Но злость проходит, а содеянного не воротишь. И это деяние превращало кузнеца в заплечных дел мастера, что отношения к нему других богов не улучшило. И хотя он по-прежнему жил на Олимпе и почитался как бог, окружающие поглядывали на него как на хромоногого палача – уродца во всех смыслах.

С изменением законов мироздания отношение к Гефесту осталось прежним. Места среди пантеона он не нашёл, но продолжал служить. При этом особой разборчивостью он не отличался. Ходили слухи, что однажды кузнец опустился даже до служения смертному. Впрочем, маловероятно, что Гефест находился в подчинении у смертного сейчас.

– Значит, всё же Зевс, – заметил Дедал. – Это ведь он велел тебе меня схватить?

Кузнец не ответил. Он разложил принесённый с собой раскладной столик, поставил его перед Дедалом и водрузил на него кожаный свёрток.

– Не о том думаешь, полумерок, – проговорил Гефест, разворачивая свёрток и являя на свет набор весьма неприятных на вид инструментов, напоминающих не то о кабинете дантиста, не то о квалифицированной казни времён средневековой Англии. – Не те вопросы задаёшь.

– А о чём ещё тебя спрашивать? Как ты дошёл до жизни такой?

Гефест легко поднял Дедала вместе со стулом и оттащил к дальней стене. О том, что в стену за его спиной вбиты металлические кольца, мастер догадался лишь тогда, когда его отцепили от стула и пристегнули, подвесив на этих самых кольцах.

– Что-то мне это напоминает, – сердито пробурчал Дедал. – Только птички не хватает.

– Здесь есть крыски, – без тени иронии отметил кузнец, – думаю, их тоже можно покормить печёнкой.

Движения Гефеста были будничными, да и вид он имел такой, будто выполнял нелюбимую рутинную работу.

– Ты же понимаешь, что смертью меня пугать бессмысленно?

– Не суетись, полумерок, задачи тебя убить нет. И калечить тебя никому не нужно.

– А что нужно?

– Ты должен понять, на кого можно работать, а на кого нельзя. Собственно, задачи объяснять тебе правила тоже нет, ты и сам всё знаешь. Что положено богам – не положено полумеркам. Места в пантеоне расписаны, и никто туда не влезет без разрешения стариков. Ни ты, ни твои хозяева с твоей помощью или без неё – никто. Так что от тебя нужно лишь подчинение.

В глазах потемнело. Вот именно поэтому мастер не хотел иметь никаких дел с богами. Молодые жаждут пролезть на Олимп, старые не желают делиться местом, а он… Он по большому счёту лишь средство. Для всех. И для Геркана, которому наплевать на его изобретение, и для Зевса, который не позволит создать новые крылья и запустить их в массовое производство. Разве что умение летать, подаренное человечеству, будет выгодно самому Громовержцу. Но отец богов и людей стар, ленив и предпочтёт не рисковать. Зачем ему осваивать новые горизонты, когда он прекрасно кормится с окученной поляны? А позволить кому-то другому шагнуть за горизонт он тоже не может – а вдруг родится конкурент?!

Таким образом, старые боги напоминали собаку, лежащую на сене, – сама не ест и другим не даёт.

– Кому я должен подчиниться? – мрачно полюбопытствовал Дедал. – Зевсу?

– Что ты прицепился к Громовержцу, полумерок? – врать Гефест умел плохо, уходить от неудобных вопросов – и того хуже, потому злился. – Можешь посвятить свои крылья Аполлону, тебе не впервой.

– Это было давно, Гефест. Мир тогда был другим. Я тогда был другим. И ты тогда ещё был художником. Помнишь? Ты мог выковать ветер, что обретает жизнь. А теперь? Посмотри на себя.

На некрасивом лице не дрогнул ни один мускул, лишь глаза стали грустнее:

– Ничего личного, полумерок, – мягко произнёс Гефест, – только бизнес.

Толстые пальцы кузнеца выудили из свёртка нечто, напоминающее каминные щипцы. Инструмент в могучей лапище Гефеста казался изящным. Дедал почувствовал, как его берут за пристёгнутую к стене руку, и приготовился к боли. Металл с хрустом сдавил палец, не то ломая кость, не то вовсе отрывая фалангу. Дедал до скрежета стиснул зубы, но сдержать крик боли всё равно не сумел. Кисть пульсировала, по руке побежала горячая струйка.

На своего мучителя он смотрел со злостью. Злило не то, что бог-кузнец его похитил, не то, что пытал его, нет. Обида, которая крепла внутри у мастера, была личной, но совсем другого толка. Злило то, что творец, умевший создавать великое, отказался от своего дара. Более того, отказавшись сам, теперь пытался калёным железом вырвать желание творить у другого.