Книга Невеста Франкенштейна - Хилари Бэйли

Почувствовав сильную усталость, я вернулся в дом миссис Доуни. Мое прибытие порядком обескуражило слуг, которые в отсутствие хозяев жили в свое удовольствие. Я сел и принялся составлять письмо к миссис Джакоби, чей адрес в Четхэме моя предусмотрительная Корделия записала перед тем, как эта леди отправилась к холодному очагу своей сестрицы. В письме я упрашивал миссис Джакоби забыть обо всех прошлых неприятностях и приехать опять, чтобы в последний раз оказать помощь своей бывшей подопечной. Я писал, что опасаюсь за мисс Клементи, ибо она попала в руки злых людей. Я обрисовал ей в красках не внушающий доверия союз Уиллера, Мортимера и Нотткатта, написал, как мисс Клементи, находясь в трансе, кричала о пожаре. И теперь певице предстояло повторить этот опасный эксперимент, но уже на публике. Я просил миссис Джакоби приехать из Четхэма в Лондон как можно быстрее (расходы я беру на себя).

Мне казалось, что мои просьбы вряд ли будут услышаны. А вдруг миссис Джакоби не окажется дома. Но даже если она будет на месте и получит мое письмо вовремя, то не исключено, что она останется верной своему первоначальному решению не встречаться более с Марией.

И все-таки я постарался отправить свое послание как можно быстрее, не оставляя надежды, что миссис Джакоби подоспеет вовремя.

В верхней части дома проходила генеральная уборка — там было совсем холодно, так как помещение здесь уже давно не отапливалось, — поэтому я сказал слугам, что буду спать в гостиной. Я велел затопить там камин, сбросил грязную одежду и попросил приготовить обед и горячую воду.

С наступлением вечера я отправился в горестный дом на Чейни-Уолк, который стал выглядеть немного гостеприимнее с приездом родителей Виктора. Однако два охранника по-прежнему дежурили внизу в гостиной.

Миссис Франкенштейн оказалась высокой приятной женщиной. Вид у нее был очень усталый, ибо, несмотря на ее неустанные заботы, состояние здоровья ее сына не улучшалось. Она сердечно меня встретила и провела в маленькую комнату на первом этаже, в которой сама расположилась. Миссис Франкенштейн рассказала, каких усилий ей стоило прекратить визиты мисс Клементи к Виктору. Однажды Виктор, собрав последние силы, прошептал: «Мама, она меня убивает». Конечно, она спросила меня о характере отношений ее сына и Марии Клементи, и я в нескольких словах поведал ей о той неодолимой страсти, которую Виктор испытывал к этой актрисе еще до убийства его жены. Мне также показалось, что я должен рассказать ей о тех усилиях, которые предпринимаются для того, чтобы вернуть Марии способность говорить, ведь именно благодаря этому у нас еще теплится надежда на то, что она сможет сообщить какие-то факты о нападении на Виктора. Миссис Франкенштейн выказала к этому живой интерес и поинтересовалась, не могли бы они с мистером Франкенштейном посетить демонстрационный сеанс в Королевском обществе. Я сказал, что напишу об их просьбе и попрошу два места, что вслед за этим и сделал, а слуга отнес мою записку.

Тогда-то мать Виктора и заговорила об одной вещи, которая меня чрезвычайно удивила и встревожила, причем она упомянула о ней, как о чем-то давно мне известном.

— Он очень страдает из-за смерти жены и ребенка, — сказала она. — И я боюсь, что это горе чрезвычайно мешает его выздоровлению. Иногда в бреду он произносит имя своей первой жены, своей любимой сводной сестрицы, с которой он вырос.

Я не мог скрыть выражение чрезвычайного удивления, появившееся на моем лице при этих ее словах. Виктор никогда не говорил мне, что был раньше женат. Миссис Франкенштейн заметила мое удивление до того, как я смог его скрыть, и обратилась ко мне с вопросом:

— А вы не знали о первой жене Виктора, Элизабет Лавенгроу?

— Нет. Хотя, возможно, я просто забыл, — ответил я невпопад. Очень странно, что Виктор никогда не упоминал о своей первой женитьбе.

Миссис Франкенштейн смотрела на меня с несколько озадаченным видом: трудно было представить, как это человек мог начисто забыть о том, что его друг был женат, — хотя не исключено, что это мне только показалось. Увы! То, что она сказала затем, меня еще более встревожило.

— Бедный Виктор! Под какой несчастной звездой он родился! Как может человек вынести такое страшное горе дважды? Как может человек дважды прийти в себя после таких тяжелых переживаний, какие выпали на его долю? Две жены, и обе убиты!

Обе убиты… Голова у меня наполнилась гулом. Мне показалось, что силы сейчас оставят меня. Наверное, при этом я выглядел довольно странно, так как миссис Франкенштейн, заглядывая мне прямо в лицо, спросила, не заболел ли я. Я действительно почувствовал себя неважно. После того как я узнал, что Виктор столь многое скрывал от меня, от всех нас, у меня не хватило духу отправиться к нему наверх как ни в чем не бывало.

Я кое-как добрался до Грейз-Инн-роуд, повалился там в кресло, поставив рядом с собой на столике бутылку бренди, и провел остаток вечера, размышляя над теми фактами, которые нечаянно раскрыла мне мать Виктора Франкенштейна. Вселенная вращалась передо мной — вращалась вначале не из-за бренди (хотя впоследствии, возможно, именно из-за него). Затем, устало раздевшись, я погрузился в глубокий, полный дурмана сон. Моя последняя мысль перед сном была той же, что возникла у меня, когда миссис Франкенштейн произнесла те странные слова. Как мог человек, друг, скрывать ото всех, что был женат во второй раз и что первую жену его убили? Он мог молчать об этом первое время по той причине, что ему больно было упоминать об этом. И все же потом, когда произошло убийство его второй жены, как мог не вспомнить он о первом своем несчастье? В таком поведении было что-то противоестественное, если только… Думать так я не имел права, но любому человеку на моем месте пришла бы в голову подобная мысль: если только на нем самом не лежала ответственность за оба эти преступления!

Только благодаря утреннему галопу и всем тем делам, которые переделал я за сегодняшний день, — конечно же, и бренди сыграло свою роль, — мне удалось заснуть в ту ночь. На следующее утро я был разбужен приездом миссис Джакоби, которая получила мое послание еще вчера и с рассветом отправилась в дорогу из Четхэма.

Укутанная в многочисленные одеяния, она в дороге все же промерзла до костей. За стаканом подогретого вина она поведала мне следующее:

— Видит Бог, я не хотела сюда ехать, мистер Гуделл. Вчера ночью я глаз не сомкнула. Мне кажется, грядет какое-то несчастье. Произойдет что-то ужасное, я в этом уверена. Я бы и не приехала, если б не сознание того, что ситуация сложилась таким образом не без моего участия, и теперь я вижу свой долг в том, чтобы присутствовать при этом, увидеть, как все разрешится, и тем самым избавить себя от чувства вины. — Сказав это, она раскинула руки и запричитала: — О, Господь! Милостивый мой Господь! Я способствовала греху! О Боже, Боже! Услышь меня и прости! Я была пособницей Сатаны! Господи! Прости меня! Прости!

Я смотрел на это излияние чувств с некоторым ужасом. Я тогда не очень-то верил (как, собственно говоря, не верю и сейчас) в шумные публичные покаяния, рыдания и провозглашения верующих. Со временем я, вероятно, стал более внимательным и прилежным в исполнении религиозных обрядов, но и сейчас, а тем более тогда, я не испытывал к ним особой тяги. Миссис Джакоби, после того как она оставила службу у Марии Клементи, заявила, что она должна искупать свою вину, однако подобное раскаяние, подхваченное ее бескомпромиссной сестрой, расцвело очень уж пышным и даже, я бы сказал, слишком экзотическим цветом. Мне более по душе была прежняя, сдержанная миссис Джакоби, и я засомневался в том, сможет ли она в своем теперешнем состоянии быть в деле, никак не связанном с церквями Четхэма, столь же полезной, какой была ранее.