Книга Риск - Дик Фрэнсис

– Полагаю, – задумчиво сказал я, – что всего лишь увеличу страховку.

– От похищения? Тебя никто не застрахует.

– Принцип взаимозависимости, – объяснил я. – Никто не захочет сталкивать меня с обрыва, если вслед за тем скала неизбежно рухнет на его собственную голову.

– Не забудь довести до их сведения, что такая скала существует.

– Твои советы стоят океанской парусной яхты.

Мойра Лонгерман стояла у парадного круга перед началом заезда, где участвовал Гобелен. Она сверкала голубыми птичьими глазками и без конца поглаживала меня по руке. Ее маленькие тонкие пальчики мягко скользили по ярко-алому рукаву.

– Рональд, я знаю, вы ведь постараетесь изо всех сил, сделаете все возможное.

– Да, – виновато подтвердил я, разминая вялые мышцы и наблюдая, как под гладкой шкурой перекатывались упругие мускулы Гобелена, когда конюх вел его по кругу.

– Я видела, вы только что разговаривали с Бинни, Рональд.

– Неужели, Мойра? – Я повернулся и с интересом поглядел ей в лицо.

– Да, видела. – Она энергично кивнула. – Я была на трибунах, в баре там, наверху, и смотрела вниз, на паддок. Я видела, как Бинни отвел вас в сторону, чтобы поговорить.

Она пристально и проницательно посмотрела на меня. Ее рука плавно поглаживала мой рукав. Она напряженно ждала, надеясь услышать ответ.

– Обещаю вам, – просто сказал я, – если я испорчу скачку, это произойдет вопреки моему желанию.

Она перестала гладить меня, вместо того похлопала по руке и улыбнулась.

– Этого вполне достаточно, Рональд.

Бинни стоял в десяти футах от нас, не в силах изобразить даже подобие вежливости, причитающейся владельцу от тренера. Его лицо окаменело, глаза ничего не выражали; его обычная мрачная гримаса превратилась в трагическую маску безграничного отчаяния. Я подумал, что мог и ошибиться, принимая Бинни за безобидного дурака. В тот момент в нем чувствовалось нечто такое, от чего по спине побежали мурашки и что навевало мысли об убийстве.

Прозвонил колокол, давая сигнал жокеям садиться в седла, и меня подсадил конюх, а не Бинни.

– Я не собираюсь относиться ко всему этому слишком серьезно, – мило сказала Мойра в пространство.

Бинни не обратил на нее внимания, словно ничего не слышал. Может, так оно и было. Он также не дал мне никаких наставлений, как вести скачку, что меня ни капли не огорчило. Казалось, он полностью погружен в себя и не воспринимает действительность. Мойра махнула мне рукой, когда я тронул Гобелена, и Бинни не пошел вместе с ней к трибунам. Подобное поведение было неслыханным даже для него.

Сам Гобелен пребывал в превосходном настроении, возбужденно вскидывал голову и выбрасывал коленца в легком галопе, как будто весенняя апрельская лихорадка горячила его кровь. Я вспомнил Челтенхем и стремительный рывок на старте, едва не вывихнувший мне руки, и понял, что мне очень повезет, если Гобелен не понесет меня сразу, от стартовых ворот. На сей раз мне не грозило пройти дистанцию последним из-за нерешительности. Но поскольку я был ослаблен физически, то мог не справиться с норовистым скакуном и опередить всех на сорок корпусов ко второму препятствию, лишившись таким образом надежды сберечь силы для финиша.

Гобелен легко гарцевал, пока мы проезжали парадный круг перед трибунами, тогда как другие участники забега мерно шагали. Он игриво пританцовывал, когда мы легким галопом возвращались на старт, который в трехмильных скачках с препятствиями в Кемптон-парке расположен слева от трибун и на виду у большинства зрителей.

Еще одиннадцать наездников кружили на месте, в последний раз проверяя упряжь, поправляя очки и отвечая стартеру, проводившему перекличку по номерам. Помощник стартера, подтягивавший подпругу соседнего скакуна, оглянулся через плечо и спросил, в порядке ли моя и не надо ли затянуть и ее тоже.

Если бы я не пережил столько неприятностей в последнее время, я бы просто сказал "да", а он подтянул бы пряжку на одну-две дырочки, и я забыл бы об этом. Но после всех драматических событий я был склонен к излишней осторожности. Я вдруг отчетливо представил Бинни, отрешенного и опасного, вспомнил, с каким отчаянием он умолял меня проиграть, и вновь по спине побежали мурашки. Я соскользнул с Гобелена, намотав поводья на руку.

– Только хочу проверить... – туманно, объяснил я помощнику стартера.

Он коротко кивнул, бросив взгляд на часы. До начала скачки осталась одна минута, говорило его лицо, так что поторопитесь.

Седло было моим собственным. Я знал его досконально – каждый клочок кожи, пряжку, все пятна и царапины. Я тщательно исследовал его дюйм за дюймом, осматривая и ощупывая, и не нашел никаких изъянов. Подпруга, стремена, ремни, пряжки – все как и полагалось. Я сам подтянул подпругу, и стартер велел мне садиться на лошадь.

До конца жизни, подумал я, ты будешь оглядываться через плечо. Бояться собственной тени. Но ощущение опасности не исчезало.

– Быстрее, Бриттен.

– Да, сэр.

Я стоял на земле, глядя, как Гобелен закидывает голову.

– Бриттен!

Поводья, думал я. Уздечка. Удила. Поводья. Если уздечка порвется, я не смогу управлять скакуном и он не выиграет забег. Многие скачки были проиграны из-за порванной уздечки.

Заметить слабое место не составляло особого труда, если приглядеться повнимательнее. Кожаная уздечка пришивается к кольцам на концах мундштука; на моей строчка с правой стороны почти полностью была распорота.

Три мили и двадцать препятствий с уздечкой, которая справа едва держится.

– Бриттен!

Я резко рванул повод, и последние нитки лопнули у меня в руке. Я вытащил кожаный ремешок из кольца и помахал свободным концом в воздухе.

– Простите, сэр, – сказал я. – Мне нужна новая уздечка.

– Что? А, ясно... – Он позвонил по своему телефону в весовую, чтобы немедленно прислали запасную. Прибежал встревоженный конюх Гобелена, чтобы помочь заменить упряжь, и я показал ему, протянув уздечку Бинни, распоротые стежки.

– Я не знаю, как это могло получиться, – сказал он с беспокойством.

– Я понятия не имел, что она в таком состоянии, честное слово. Я чистил ее вчера вместе со всей сбруей.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Вы не виноваты.

– Да, но...

– Подсадите меня, – перебил я. – И не волнуйтесь.

Но конюх и не подумал успокоиться. Хорошие конюхи принимают очень близко к сердцу, если обнаруживается, что они упустили какую-нибудь мелочь, снаряжая свою лошадь. А конюх Гобелена был именно таким, какого заслуживало это прекрасное животное. Бинни, в который раз подумал я, был зоной тотального бедствия в одном лице, он нес гибель самому себе и всему окружающему.

– Равняйтесь, – прокричал стартер, положив руку на рычаг. – Мы задержались на пять минут.