Книга Тихий центр - Тамара Лисицкая

Шли по возбужденному праздником проспекту, заглядывали в витрины. Так ярко! Так весело! Пока добрались до площади, успели поговорить обо всем на свете. Настя отругала Алешеньку за то, что он перестал рисовать. Алешенька пожурил Настю за то, что она перестала ему сниться. Прохожие смотрели на них и недоумевали, оглядывались. Вот это парочка! Возмутительно! Как так можно? Но Насте было по барабану — она алела «ежиком», сверкала гвоздиками в бровях, на что-то указывала пальцем, а рядом охотно громко хохотал Алешенька. Потом кто-то взорвал рядом петарду. Алешенька неслабо перепугался, спрятался за Настю, но быстро освоился. И уже к новой петарде отнесся иначе:

— Урра! Салют! Салют! Урра! Взвейтесь кострами! Синие ночи! Мы пионеры! Дети рабочих!

Оказывается, Лилия Степановна пела ему такие песни. Ясное дело, нормальную музыку она не слушала.

Отсюда возникла новая тема. Пошли в кафе послушать музыку. Настя Вторая взяла кофе. Предложила Алешеньке самому выбрать себе вкусняшку какую-нить… Алешенька был страшно удивлен тому, что существуют вот такие места, где собираются люди, разговаривают, едят, где пахнет праздником. По слогам начал читать меню, очень увлекся. Он и не знал, что блинчики могут быть с таким гордым именем: «Шоколадная фантазия». Или «Невеста на выданье». Захотел блинчики «Невеста», с творогом и нежными взбитыми сливками.

— Это блинчики для Насти? Это для моей невестушки блинчики?

— Нет, это блинчики для тебя.

Настя Вторая на секунду захотела серьезно поговорить с Алешенькой по поводу его «невестушки», но передумала. Ему хорошо, когда он думает о свадьбе. Ей сейчас хорошо потому, что ему хорошо. Как бы гармония. Здесь и сейчас. Пусть так и будет. Не надо мешать.

Кафе было зачетное. Тут всегда зависали нормальные люди. Весь режиссерский здесь после занятий пил кофе под гитары. И все молодые дизайнеры, и все продвинутые копирайтеры, и все будущие журналисты, и все начинающие писатели, и все состоявшиеся художники, и все экзальтированные женщины, и все таинственные мужчины, и все более-менее продвинутые перцы. В любое время суток зайди — будут свои сидеть. А накануне праздника свои были еще и праздничные. Настя Вторая пришла как бы к себе домой. И привела Алешеньку. И ей было хорошо оттого, что привела. Ей хотелось его познакомить с ними, их с ним. Это же так сладко знакомить друзей с друзьями, предполагая, что родится новая дружба, общая, и мир от этого станет лучше и ближе. Имелось волнение, что Алешенька испугается происходящего или что продвинутые перцы не поймут Настину мотивацию — как-то не очень правильно посмотрят на Алешеньку, как-то его осмеют или огорчат, и сами огорчатся… И да — на них смотрели, оборачивались, приветствовали, потом снова оборачивались, всматривались. Но без агрессивного любопытства. Просто смотрели — новый человек.

Настя Вторая минут десять на всякий случай хорохорилась — вдруг придется защитить честь друга. Но потом расслабилась, размякла, заулыбалась приятелям и Алешеньке. Пришел официант, приятный паренек, студент. Кивнул Насте, спросил, че заказывать будет. Настя переадресовала вопрос Алешеньке. Он как-то сначала потерялся, сморщился, чтобы всплакнуть. Но Настя очень доступно и спокойно объяснила, зачем пришел парень, что ему надо, что будет, если с ним поговорить. Алешенька собрался с силами и со второго раза сам сделал заказ. Паренек — терпеливый, молодец, — дождался, кивнул и исчез.

— Скоро принесет тебе твои блинчики.

— Он — как мама?

— Да. Только ему за это платят, а мамам нет…

Потом подсели знакомые. Алешенька лопал блинчики, с большим интересом посматривал на прибывающих. Потом начал принимать участие в беседе. И в какой-то момент Настя Вторая обнаружила, что все удалось, срослось, совпало. Алешка им понравился, а они понравились Алешке.

— Меня зовут Алешенька!

— Клевое имя!

— Да. Ко мне надо относиться серьезно!

— Ну так а как иначе! Мы по-другому не умеем!

— А я сочинил стихотворение!

— Да? Нук, почитай!

— Если я пойду туда, я приду совсем обратно. Это очень неприятно, я хотел идти туда!

— Жесть! Прямо Пушкин!

— Нет, Пушкин писал нежно!

Подтянулись новые люди. Алешенькой даже специально заинтересовались.

А попробуй не заинтересуйся таким явлением!

— А кого ты еще знаешь, каких… поэтов?

— Блок, Лермонтов, Фет, Есенин, Гумилев…

— Фигассе! Ну, и что ты знаешь Гумилева…

— Он мне не очень нравится, он пишет, как девушка!

— А кто тебе нравится?

— Бродский!

— Е-мое! Ты и Бродского знаешь?

— Мама мне много всего читала.

— И что тебе у Бродского нравится?

Алешенька сделался серьезным:

— Безумье дня по мозжечку стекло, В затылок, где организовало лужу, Лишь только тронь — и ощутит нутро, Как кто-то в ледяную эту жижу Обмакивает острое перо И медленно выводит «Ненавижу»…

Настя Вторая почувствовала, что сейчас разрыдается. Праздник и одиночество — улетная смесь. Печаль и Алешенька в ароматах елок — это терзало душу.

Оля пошла в ванную, села на краешек перед зеркалом, сладострастно представила себе, что сейчас убьет себя какой-нибудь бритвой. Вернется Вадим, а она плавает в луже красной пены, красивая и несчастная, и ничего уже не сделаешь…

Снова плакала. Долго.

Обессилела, лежала под зеркальным потолком, рассматривала себя и вдруг поняла, что теперь имеет полное право ехать в Москву.

Осталось только одно дело, на которое она теперь тоже имеет полное право…

По этому поводу открыла Вадимов бар и выпила из первой же бутылки. Это было так брутально, так кинематографично — пить из горлышка. Красивая, несчастная, обманутая, беззащитная, но готовая мстить…

Оля вернулась к зеркалу, посмотрела на себя долгим взглядом.

— Сам виноват! — прошептала она своему отражению.

Потом Оля быстро красилась. Получалось хорошо, очень хорошо, ярко.

Потом натянула какое-то кружевное выходное белье, без разницы какое — все хорошее. Главное — быстрее.

Звонила в дверь Игоря. Улыбалась, была счастлива. Даже похохатывала.

Игорь открыл не сразу. Оля даже не думала, что будет, если откроет не Игорь. Или вовсе не откроют. Откроют! И именно Игорь! Потому, что иначе будет нечестно!

И Игорь открыл. Но был довольно странный, измятый и мутный.

Только Олю это не могло остановить.

— О! — сказал Игорь. — Какие люди!