Книга Бунтующие пролетарии - Димитрий Чураков

Но кризис этим не ограничивается. Поскольку рабочие во многом являлись костяком Прикамской народной армии, процессы разложения перекидываются и на нее. Первоначально повстанческая армия формировалась как добровольческая. Но по мере исчерпания среди рабочих активного антибольшевистского элемента добровольческий статус сохранять становилось все сложнее, и очень скоро лидеры мятежа переходят к практике принудительной мобилизации. Первая принудительная мобилизация была проведена в период успешного наступления советских частей на Ижевск в середине августа. Призыву подлежали мужчины в возрасте от 18 до 45 лет. Началась мобилизация 18 августа 1918 г., и во многом благодаря ей руководители восстания предотвратили падение повстанческой столицы. В дальнейшем принудительные мобилизации становились обычной практикой. Последняя насильственная мобилизация, которая вполне может считаться тотальной, относится к завершающим дням восстания, когда под ружье призывали даже 16- и 50-летних. Но и такие меры перелома уже не вносили.

Как и всегда в таких случаях, в условиях разраставшегося кризиса власти Ижевска начинают прибегать ко все большему насилию. Само начало переворота связано с рядом кровавых эпизодов. После первых успехов восстания в Заречной части началась кровавая расправа над сторонниками советской власти. По свидетельству военного лидера повстанческой армии полковника Д.И. Федичкина, мятежники в течение 12 часов ловили и расстреливали большевиков. Уже в первые дни восстания были замучены председатель военного отдела Исачев, военный комиссар Лихвинцев, председатель чрезвычайной комиссии Бабушкин, председатель ревтрибунала Михайлов, начальник милиции Рогалев, члены ревкома Папельмейстер, Боталов, руководитель эсеров-максималистов Посаженникова, был выведен из госпиталя и растерзан видный деятель большевистской организации Ижевска В С. Жечев, — и этим список жертв стихии далеко не исчерпывается. Расправы носили варварский, циничный характер. Обыски и убийства проводились на улицах, в советских учреждениях, в больничных палатах, в домах, где жили рабочие. Издевательствам подвергались не только жертвы, но и тела убитых. Так, после того, как в бою у военного отдела погиб председатель ревкома Холмогоров, один из погромщиков "вставил в рот убитому огурец и пнул труп со словами: "Жри собака, не жалко теперь"".

Кровавыми сценами был отмечен захват власти во второй столице мятежа — Воткинске. На этот счет, правда, существуют разные точки зрения. Так, например, современный воткинский исследователь В.Г. Лекомцев, ссылаясь на свои встречи с очевидцами, пишет; как по одной улице шли повстанцы, а по соседней, в другом направлении, из Воткинска спешно уходили красные. Из услышанного он делает вывод, что у белых не было цели уничтожить противников, главное, чтобы их не осталось в Воткинском заводе. Но собранные им рассказы очевидцев относятся уже ко времени, очень далеко отстоящему от описываемых событий. Совсем иная картина отражена в более ранних источниках, в том числе в газетах повстанцев. Имеются, например, сообщения "Ижевского защитника" об аресте 300 большевиков и красноармейцев. По выражению еще одного мемуариста, поручика C.H. Лоткова, пытавшихся укрыться большевиков в Воткинске ловили, "как зайцев". На улицах повсюду виднелись следы боя: десятки убитых и замученных представителей прежней власти и их сторонников. Все это заставляет утверждать, что на самом деле и в Воткинске происходили те же отвратительные сцены бессудных расправ, что и в Ижевске несколькими днями ранее.

И подобная картина наблюдалась в те дни во всех заводских поселках и деревнях Прикамья, захваченных повстанцами. На большевиков и всех сторонников советской власти устраивалась настоящая охота. Как показывают исследования современных ижевских историков П.Н. Дмитриева и К.Л. Куликова, очень часто речь шла вовсе не о стихийных вспышках насилия, а о вполне продуманных, целенаправленных акциях новой повстанческой власти. Арестами и содержанием под стражей первоначально занималась следственная комиссия по расследованию деятельности большевиков, а затем созданная на ее основе контрразведка. Арестам подвергались не только деятели большевистского режима, но и члены их семей. Как вспоминал воткинский меньшевик Смирнов, "чтобы где ни сказали, или не сделали, в пользу арестованных, даже за передачу и посылку табаку, и те лица привлекались за сочувствие". Так, был арестован отец заместителя председателя Воткинского совета К.А. Казенова — старику мстили за сына. Вскоре под арестом оказалась и 18-летняя сестра К.А. Казенова, которая пыталась "передать брату посылку". Через несколько дней все они были расстреляны. В Сарапуле оказались под арестом отец, сестра и 12-летний брат члена городского комитета РКП (б) И.С. Седельникова, других коммунистов. Также был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин, многие другие.

С течением времени репрессивные меры распространялись на все более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. Так, АЛ. Гутман пишет о "сотнях арестованных в импровизированных арестных домах". Поскольку помещений тюремного типа было немного, арестованных содержали в здании Совета, штаба, других помещениях. Вплоть до середины сентября под эти цели в Ижевске и Воткинске использовались частные дома. Помимо сотен людей, содержавшихся в арестных домах, около 3 тыс. заключенных содержались на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли "баржевиками". Три тысячи узников для города с таким населением, как Ижевск, было очень и очень много. Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи баржевиков было в Сарапуле. В целом, как свидетельствуют подсчеты современных историков, размах репрессий в демократическом Прикамье был существенно выше, чем во многих других регионах страны, где Гражданская война также приняла особенно ожесточенные формы. Так, только в Сарапуле, который попал под власть восставших значительно позже, чем Ижевск, и оказался освобожден советскими частями существенно раньше его, на каждые 18 жителей приходился один политзаключенный.

Условия, в которых содержались заключенные, были немыслимо тяжелы. Никаких человеческих и гражданских прав за арестованными не признавалось, и в любую минуту они могли стать жертвой самого грубого произвола. В расправах над узниками особенно "отличались" такие руководители повстанцев, как Куракин, Яковлев, Сорочинский, Власов (последний из них являлся бывшим жандармским полковником). Особой жестокостью уцелевшим запомнился лидер Союза фронтовиков Солдатов. "В душную, переполненную арестованными камеру тюрьмы, где на грязном полу валялись десятки измученных заключенных, — описывает один советский источник творимые им бесчинства, — примитивный способ судопроизводства. Вечером врывается с десятком белогвардейских опричников Солдатов.

— Встать! Смирно! — раздается зычный голос тюремщика. — На первый, второй рассчитайсь!

Пришибленные заключенные торопливо исполняют грозную команду, выстраиваясь в две шеренги и с замиранием сердца ожидая дальнейших издевательств пьяных палачей.

— За что арестован? — грозно обращается к кому-либо из арестованных Солдатов. — А, молчишь, собака! — рычит, не ожидая ответа, озверевший хам, и со всего размаха ударяет несчастного заключенного револьвером по лицу. — Бей его мерзавца, ребята! — командует пьяный палач, и на глазах остальных заключенных начинается зверское истязание несчастной жертвы. Насытившись расправой, палачи удаляются из камеры, а за ними уносится окровавленный, истерзанный товарищ. Выносится на двор, где его и приканчивают".