Книга Люди и нравы Древней Руси - Борис Романов

Идеальные же требования, с которыми первоначально подошла церковь к семье в новообращенном феодальном обществе, были иные. «Заповеди» митрополита Георгия хотели, чтобы налицо оказалось сразу все. И чтобы «без венчания жон не поимати никому же, ни богату, ни убогу, ни нищему, ни работну» — «женитва» без венчания «не чиста», это «тайный брак» (ст. 11). И чтобы «от жон своих» «воздержался всякий христианин» и «в суботу вечер и в неделю вечер и в господския праздникы и в нарочитых святых [дни] и в великое говейно [пост] и егда нечисты бывают жены и егда хощет кто причаститися святых тайн», и вообще чтобы «всяк человек страх Божий держал в сердци своем всегда и час смертный поминал присно и страшный он [оный] суд вечные муки» (ст. 13). Это — программа-максимум. В ст. 64 те же «Заповеди» предлагают и отступление от нее, но оно не так уж значительно и предназначено только для молодоженов: «В святый и великый пост добро удержатися малженама [молодоженам] от себе; аще ли не можета, то первую и последнюю неделю чисто съхранити, так и к Рожеству Христову пост и к Петрову дни».

Преемник Георгия, митрополит Иоанн, отдавал себе ясный отчет, что о венчальном браке речь могла идти только для бояр и князей, что «на простых людех» «благословенье и венчанье» «не бывает», что простые «поймают жены своя с плясаньем и гуденьем и плесканьем» по своему языческому обряду, все равно что наложниц («меньшиц»), и определял это как просто «совокупление».[300] И об епитимьи за «тайнопоимание», то есть за «свадбу» без участия церкви, Иоанн говорил только в применении к боярам и князьям. Между тем именно в этой среде во времена Иоанна приходилось иметь дело с открытым прямым двоеженством, против которого у церкви было только одно средство — отказ в причастии. Его и прописывал Иоанн тем, «иже без студа и бес срама 2 жене имеют». Это новая христианская феодальная аристократия конца XI века представлялась митрополиту ничем не лучше радимичей, вятичей и прочих, «живуще скотски»: «…иже 3-ю поял жену и иерей благословил, ведая или не ведая, да извержется».[301] Такова, значит, была жажда венчать, что поп мог сделать это и «ведая». И в жизни едва ли это предписание Иоанна нашло себе применение.

«Заповеди» митрополита Георгия предписывали не венчать, если кто «третью жену поймет», а тут же в жизни констатировали наличие «треженцев», запрещая только принимать от них «проскуры».[302] Еще в первой половине XII века «Церковный устав» Всеволода вынужден практически решать вопросы, связанные даже с четвероженной семьей. В верхах общества трудности борьбы за бытовую программу-максимум усугублялись социально-бытовым весом паствы. Кирик стоял на почве десятилетиями вырабатывавшейся практики, когда осторожно зондировал Нифонта относительно своеобразной, якобы вычитанной им где-то епитимийно-выкупной таксы: «Будто от епитимьи избавляют 10 литургий за 4 месяца, 20 за 8, а 30 — за год». Нифонт прямо сказал, что это писано про «царя или иных богатых согрешающих», которые «подают за себя служить, а сами нимало не утруждаются», ничего не меняя в своем грешном поведении, — и не одобрил этого.[303]

Отсюда и практическая установка у попов XII века на внедрение в жизнь венчального единобрачия — любыми средствами и поблажками. А из этого следует и специфическое внимание, уделяемое церковниками законной, «венчальной» жене. Над всем здесь стояла забота об укреплении единобрачной семьи, только через венчальный брак становившейся под контроль церкви в лице духовного отца супругов. Как только венчальный брак состоялся, «мужеска жена» сразу же попадала под защиту церкви и христианского законодательства. «Церковный устав» Ярослава берет ее под защиту от побоев: «Аще кто пошибает боярскую дщерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота, а митрополиту такоже». В конце XII века аналогичная статья включается в договор с немцами: «Оже пошибают мужеску жену, любо дчьрь, то князю 40 гривен ветхыми кунами, а жене или… дчери 40 гривен ветхыми кунами» (ст. 7). Там же предусмотрено и специфическое оскорбление чести: «Оже огренет [сорвет] чужее жене повой с головы или дщери, явится простоволоса — 6 гривен старые за сором» (ст. 8). Чужую жену защищают и от оскорбления словом: «Аще кто назовет на имя чюжу жену блядию» — штрафы ей за «сором» и митрополиту по определенной шкале от больших бояр до «сельской» жены.[304]

Мы видели, что вопрос о блуде холостого в XII веке разрешался почти всегда компромиссно; исключение составлял случай, когда участницей его была «мужеска жена».[305] «Заповеди» митрополита Георгия именно последний вариант считали житейски наиболее ходким и формулировали его так: «Аще с треми женами мужескыми будет был, за лето [в течение всего года] не камкати [причащаться], тако и пост противу [по] силе».[306] Очевидно, здесь имелся в виду бытовой тип холостяка дон-жуана, но церковь интересовалась в этом плане исключительно венчанными своими «дочерьми». В этом же плане нужно рассматривать и ст. 88 «Пространной Правды», распространившую на «жену» положение о вирах в случае ее убийства, тогда как раньше оно ее в виду не имело, так же как холопа и рабу.

За всем этим ассортиментом средств защиты «чужой жены» стояла в XII веке антитеза женщины вообще, до которой церковникам-практикам не было никакого дела, и «своей жены», каковой становилась «чужая» жена для венчального своего мужа. Тут церковники-практики шли на любые компромиссы со строгими церковными правилами о внутренней жизни брачной пары — под лозунгом: «…в своей жене нету греха». Кирик попробовал только заикнуться: «можно ли дать причастие тому, кто в Великий Пост совокуплялся со своей женой?» — как Нифонт «разгневался»: «учите ли вы… в пост воздерживаться от жен?!»[307] И в самом деле, «по закону, сочетавшимся молодоженам», если случится им и после причащения «можно иметь совокупление, и бывают он и она одним телом».[308] Приступал с тем же к Нифонту и поп Илья — и ответ был все тот же: «в своей жене нету греха».[309] Это была прямая борьба с «Заповедями» митрополита Георгия, которые служили высшим руководством по этой части для поповства в XII веке.

Епископ Илья, как и Нифонт, ведший эту борьбу, предостерегал своих попов: «А от жен [в Великий пост] не отлучайте по нуже [то есть принудительно], оже сами не изволят по свету [с согласия] подружьих своих [то есть жен]». «Возбранять» можно было («нам повелено») только три недели, «чистую», «страстную» и «воскресную»; между тем Илья слышал, «что друзие попы глаголют…: „оли [если] все говенье не лежите с женами, то же дадим причастие“», а этого-то в правилах и «нетуть». Чтобы исчерпать вопрос, епископ Илья даже кончил переходом на «личности»: «А вы, попове будучи, оже восхочете служити коли, то чина много дний отлучаетеся от попадий своих?» — и заключал: иное дело попы, но если «простыди» (миряне) в посту «не ублюлися от жен, дайте причащение: [и опять] в своей бо жене нетуть греха». А вот зато «холостым», «иже блуд творят», — тем «не дайте».[310]