Книга Война и люди - Василий Песков

Был у меня ординарец Василий Дерделя. Рост у парня — два метра и пять сантиметров. Сила — на спор кулаком лошадь валил. Я очень любил Василия. Всю войну вместе. Он был немного постарше и отечески меня опекал. В мешке у Дердели лежал мой трофей. Перетряхивая пожитки, мы с Василием аккуратно клали в мешок завернутые в клеенку солдатский крест и пачку бумаг.

И вот война кончилась. Стояла наша Вторая танковая армия в предместье Берлина.

В конце мая сидим мы как-то с Дерделей, разлили по кружкам трофейный коньяк, мечтаем о доме. И вдруг опять о Гамбурге вспомнили.

— А если съездить, товарищ подполковник? — говорит вдруг Дерделя.

— Гамбург… Он же в английской зоне. — Я возражаю, а сам думаю: «Ну и что, английская зона?! Ребята вон потихоньку в Париж ездили…»

Достали мы с Василием письма Гертруды. Глянул я на солдатскую книжку. «Мой немец» с карточки, показалось, глядел насмешливо. Вдруг до мелочей явственно вспомнилось, как бежал я со шприцем в руках…

— Едем, — говорю, — Василь. Завтра же едем в Гамбург.

Рано утром начистил Василий мне сапоги. Надел я все ордена и медали. Глянул на себя в зеркало. На всякий случай беру запасную обойму для пистолета и сажусь за руль трофейного «опеля». Адъютант с автоматом сел рядом.

В Берлине хрустела под шинами битая штукатурка, шуршали пустые ленты и гильзы от пулеметов. У наших солдатских кухонь стояли с посудой дети и женщины.

Границы зон были в то время не строгие. После полудня мы с Василием благополучно прибыли в Гамбург. В отличие от бетонного, свинцового цвета Берлина Гамбург был веселее — в нем было много домов из красного кирпича. Середина города сильно разрушена, завалы на улицах. На этажах висели скелеты кроватей, водопроводные трубы. В прогалах между домами уже сколочены были фанерные лавки. Шла торговля. Изможденные люди катили по улицам тачки со скарбом. Встретилась группа английских солдат — никаких подозрений к нашей машине.

Окраины были почти совсем не разрушены. Дымились фабричные трубы. Но улицы были пустынны. Встретился нам старичок в синей шляпе, с портфелем без ручки. Остановились.

— Говорите по-русски, — сказал старик, — я вас лучше пойму.

— Откуда знаете русский?..

— Я жил в Санкт-Петербурге… Старик рассказал нам, как ехать на Егерь-аллею. И вот я стою с адъютантом у дома. Двухэтажный кирпич ный дом с крышей из глазированной черепицы. Не мешкая поднимаемся наверх. Аккуратно обитая дверь. Глазок в двери. Нажимаю кнопку звонка. Адъютанту шепчу: «Предельная вежливость…» Шлепанье туфель за дверью. Голос: «Вер из дас?»

Щелкнул замок. В узком полутемном коридоре стояла женщина в вишневого цвета халате. Длинная шея. Впалые щеки на изможденном лице.

— Фрау Дениц?

— Я-а. Вас волен зи? (Да. Что вы хотите?)

— Фрау увидела звездочку на фуражке и строго вытянулась. Я представился и сказал, что надо поговорить.

— Пожалуйста. Проходите…

Вот он, дом «моего немца». Тихо. Чисто. Тикают большие часы. Зеленоватого цвета обои. Красивая люстра в просторной комнате. Черный рояль. На рояле — литая солдатская голова в шлеме. На стене — распятие из черного дерева. Оленьи рога. И в узкой позолоченной раме — знакомое мне лицо.

— Вас волен зи? — повторила немка вопрос, с тревогой глядя то на меня, то на Дерделю, загородившего весь коридор. У немки лицо смертельно усталого человека.

— Где ваш муж, фрау Дениц?

— Лежит в России.

Из боковой комнаты на разговор вышла девочка лет двенадцати с книжкой.

— Фрау Дениц, я знал вашего мужа…

Сквозь слезы, молча немка глядела на солдатскую книжку. Я протянул ей письма и наградной крест.

— Как это было? — спросила немка почти шепотом.

Коротко я рассказал, как это было.

— Говорите, он улыбался?.. — Немка вдруг начала глотать воздух и упала на колени перед распятием. — Мой Бог! Мой Бог!..

Заплакала, подбежала к матери девочка. Я взглянул на Дерделю. Он растерянно переминался у входа. Я тоже смутился. Один только Каспар Дениц бодро глядел со стены.

Я подошел к немке. Немка нашла силы подняться. Подошла к столу и протянула мне крест.

— Возьмите. Это же ваш трофей.

Хрипло три раза пробили большие часы. Дверь за нами пошла закрывать девочка.

…Ночью благополучно мы вернулись в Берлин. А утром я пошел к генералу и рассказал о поездке. Генерал слушал меня с интересом. Молчал. Глядел в пепельницу. А потом сказал: «Жестокий ты человек, Николай…»

Мы сидим на теплом песке. Море качает маленький катеришко. В темноте сейчас видно только зеленый фонарик и мелкую зеленую рябь на воде.

— Ну а вы, доктор, что генералу?

Доктор молчит, пересыпает в ладонях теплый песок.

— Ничего не ответил… У меня немцы сестру повесили в Краматорске. Там же племянника расстреляли. Племянницу Нину танкисты на руках вынесли из-за проволоки в Бухенвальде. На ногах не стояла от истощения. Я это мог сказать генералу. А не сказал. У генерала жена и дочь погибли в селе под Житомиром…

С катера кто-то кричит в темноту:

— Лида! Лида, утром зайди на базар, арбуз купи!.. Арбуз, говорю! Мы поднимаемся. Угадывая тропинку между кустами, идем к домам.

— Двадцать пять лет… Многое позабылось, а случай в сорок втором и эта поездка в Гамбург — как будто вчера.

1970 г.

Швея

В музее рядом с патронными лентами, пулеметом, снарядами и остатками бомбы стоит эта сугубо мирная вещь — швейная машинка «Singer».

— Наверное, есть какие-нибудь заслуги у этой старушки?

— Есть, — сказали в музее. — Если полчаса подождете, то придет и хозяйка машины.

Она пришла приодетая, необычайно опрятная, подтянутая. Выжидательно села на краешек стула. Познакомились. И я записал: Зоя Александровна Запутряева. Уроженка Осташкова. Возраст — 73 года. Швея. Сейчас смотритель музея.

— Машина, наверное, ровесница вам?

— Да нет. Пожалуй, чуть помоложе. Мне купили ее на двадцатом году…

В семье Запутряевых детей было шестеро. Кормила всех кузница, где отец Александр Михайлович Запутряев с утра до ночи стучал молотком — ковал лошадей и выделывал для окрестных мужиков косы. «Возможно, как раз отцовские косы и сохранились у нас в музее».

Для дочери-рукодельницы решил кузнец справить машину. Много, наверно, надо было выковать кос и подков, чтобы купить недешевый по тем временам заграничный швейный снаряд.

Покупка пришлась ко двору. И семья Запутряевых выбралась из нужды — в кузне стучал молоток, а в доме стучала теперь машина. «До этого я шила руками. Теперь же работа шла едва ли не в сто раз быстрее. И так получилось: к этой машине я приросла на всю жизнь».