Книга Другое детство - Сергей Хазов-Кассиа

Ну, потому что она меня вовсе не интересует. Это дело Артура, в конце концов, что он будет делать с Дианой и Верой — и вообще, как он будет выпутываться из этой истории. Если он не хочет говорить об этом, если я для него не такой близкий друг, как мне казалось, значит, так уж получилось и ничего тут не поделаешь. Что я ему, духовник, что ли, — всё мне рассказывать? К тому же его молчание освобождало меня от необходимости признаваться в тайных встречах с Дианой и позволяло с чистой совестью ни о чём не намекать ей самой. Я, впрочем, и так бы ничего не сказал, потому что Артур официально был моим другом, но перед Дианой мне тоже было как-то стыдно — больше за себя, нежели за него.

Всё-таки есть в этом груз некоторой ответственности — в хранении чужих секретов. Как говорил наш учитель по ОБЖ, меньше знаешь, легче дышишь.

— Ну и что же, Артур, ты будешь делать со всеми этими похождениями?

— Не знаю, чел, — ответил Артур спокойным, без тени удивления тоном, как будто я спросил его про контрольную по физике, — понимаешь, мне нравится Диана, но она, блядь, мозг выносит постоянно. Любовь не любовь, как я посмотрел, что я, блядь, сказал. С Верой нет такого. И потом, Тёма, если бы ты знал, как она трахается. Я на ней прыгаю, понимаешь, а она сама ещё бёдрами так двигает, так что вообще улёт.

— Ну, может, надо рассказать Диане тогда, она же всё равно рано или поздно узнает?

— Откуда она узнает, чел? Про Веру никому говорить нельзя, иначе её на хуй отправят из школы.

— Ну, если вы будете в актовом зале всё это делать, то это тайной недолго останется.

— Да ладно тебе, ничего мы не делаем. Но никто кроме тебя ничего не знает, понял? Диана тем более. А Вере всё равно, что я там делаю с Дианой или ещё с кем, так что вот, понимаешь, что получается. И мне не хочется Диану бросать, потому что она мне нравится всё равно. Можно пока никому ничего не говорить, а дальше посмотрим, что будет.

Мне, воспитанному на романах, в которых присутствовали измены, трагедии, разбитые сердца, неразделённые чувства и прочие неприятности, но в основном всё было честно и открыто, такой выход из ситуации попросту не пришёл в голову. В самом деле, зачем Карениной было открываться мужу, пусть даже он и так всё понимал. Очевидно, что в сочинении я бы написал, что она была высоконравственной женщиной, любила Вронского, но не могла жить во лжи и так далее. Но в реальности всё это выглядело довольно сомнительно. Тем более в случае с Артуром нельзя было сказать, что «жизнь во лжи» сколько-нибудь ему претила. Эта мысль пронеслась стрелой в моей голове, но я и виду не подал, что согласен с рассуждениями Артура, и решил прочесть ему нотацию на тему отношений: — Нельзя так относиться к чувствам других людей. Диана на самом деле любит тебя, как мне кажется, — при этих словах Артур поёжился и затравленно посмотрел на меня. — Ты как мужчина должен взять на себя ответственность и выбрать между Дианой и Верой, потому что иначе все эти интрижки заведут тебя в тупик.

Я бы и дальше распространялся на эту тему, но Артур не нуждался в советах и оборвал меня на полуслове:

— Ладно тебе, чел. Ответственность, любовь. Всё будет ништяк. Поехали ко мне, пива попьём, музыку послушаем.

Но ништяк получался только на словах, его отношения с Дианой явно не клеились. Я никогда не верил в способность людей чувствовать измену, но то, что происходило между ними, можно было объяснить только так. Диана закатывала истерики (но всегда наедине, я никогда не был их свидетелем); Артур разрывался между ней, Верой и мной (ему нужно было выговориться про эту связь, похвастаться ей перед кем-то). Диана теперь уже почти ежедневно жаловалась мне на Артура в надежде, что я смогу не столько утешить её, сколько повлиять на своего друга. Я играл роль мудрого арбитра, успокаивая Диану своими вечными «не надо на него давить» и прессуя Артура «необходимостью нести ответственность за тех, кого ты приручил». И только Вера была всегда жизнерадостна, на репетициях шутила над Артуром, но так, что смысл её шуток был понятен только ему — а теперь и мне. Как бы там ни было, в школе никто ни о чём не догадывался.

Однажды Артур позвонил мне после уроков и пригласил к Вере в гости. Я хотел было отказаться, хотя мне и было любопытно. Тут к моей вечной нелюбви к общению с посторонними людьми примешивался страх перед Верой.

Вот уже несколько недель я жил с ощущением, что заглянул в чей-то мир, куда мне заказана дорога, и что рано или поздно мне дадут за это по рукам. На репетициях Вера была обычной учительницей, я относился к ней соответственно, но постоянно ловил себя на мысли, что знаю её секрет, а она и не подозревает. Пусть это было приятно — чувствовать себя хранителем тайн, — но немного жутковато от мысли, что будет, если она узнает обо всём. И вот момент настал. Артур, наверное, сам проболтался ей, и теперь она решила познакомиться со мной поближе. Оставалось неясным, как смотреть ей в глаза, о чём говорить и как держать себя.

Несмотря на мои протесты, Артур настоял на том, чтобы я пришёл: «Ты чё, Тёма, испугался? Она не съест тебя, просто так чаю попьём».

Вера жила за школой, совсем недалеко от Дианы. Можно себе представить меры предосторожности, которые приходилось принимать любовникам, чтобы их не застали вместе. Её квартира походила на мою (как, впрочем, и на все квартиры нашего района) и была далека отрок-н-ролльного бардака Артура. Она сама открыла дверь, Артур стоял за ней со странной застенчивой, но вместе с тем гордой улыбкой. Я подумал, что это Вера настояла на моём приходе, и Артур отпирался до последнего, но, в конце концов, был рад согласиться. Вера была одета в простое домашнее платье, её грудь казалась в нём ещё больше. Волосы собраны в пучок на затылке, на ногах поношенные туфли. Она вся пахла здоровым деревенским спокойствием. Казалось, сейчас вскрикнет и побежит доставать из печи румяный, слегка перестоявший каравай. В этой сдержанности чувствовалась и некоторая неловкость или, может, это я был напряжён и переносил это ощущение на остальных. Всё-таки жаль, что она не убежала доставать каравай — это разрядило бы обстановку. Но не было в её квартире ни печи, ни каравая, и нам пришлось стоять в коридоре лицом к лицу. Вера разглядывала меня, я старался не смотреть на неё, а Артур прятал глаза ото всех.

— Привет, — наконец сказала Вера домашним, совсем не учительским тоном.

— Здравствуйте, — после небольшой запинки ответил я, стараясь адресовать это приветствие им обоим, не будучи уверенным, как мне следует обращаться к Вере.

Вера на мою уловку не купилась:

— Ну ладно, оставь эти все условности, мы же не в школе. Можешь мне «ты» говорить.

Мы прошли в большую комнату, где стоял новый, буквой «Г» диван, символ достатка и домашнего уюта. Другая мебель была, как у нас: советский сервант, заставленный хрусталём и фарфоровыми сервизами, ковёр на стене, палас на полу, старый, хотя и большой телевизор на новой тумбочке.

— Это вообще-то моей тёти квартира, но она в деревню уехала жить и мне её оставила, — сказала Вера, — Артём, ты чай будешь? Или хочешь вина?