Книга Самые богатые люди Древнего мира - Геннадий Левицкий

Жители Междуречья привыкли, что их постоянно кто-то стремится завоевать. Во избежание больших бед они почти не давали отпора очередному честолюбивому пришельцу. Многие города без борьбы открыли римлянам ворота. Однако Красс развивать успех не стал: в покоренных городах он оставил гарнизоны общим числом в семь тысяч пехотинцев и тысячу всадников, а сам переправился в Сирию. Там войско и встретило очередную зиму.

Историки обвиняют Красса в том, что он не пошел вперед и не взял Вавилон и Селевкию — города, неизменно враждебные парфянам, и дал противнику подготовиться для отпора. Видимо, были веские причины, чтобы неглупый человек поступил так, а не иначе. Его войско было не из лучших, что римляне выставляли для войны. Самые боеспособные легионы оказались в распоряжении Цезаря, во власти Помпея остались войска, что сражались под его началом, а с Крассом отправились стремившиеся обогатиться на Востоке плебеи, но их желание разбогатеть не было равно умению воевать. Красс понес небольшие потери в Месопотамии, но во время переправы, как мы помним, пошло ко дну много кораблей с легионерами.

В общем, Красс не был уверен в своем войске и надеялся пополнить его боеспособными легионерами. Тот же Плутарх, обвинивший Красса в недальновидности, сообщает, что он ушел в Сирию, «чтобы встретиться с сыном, который во главе тысячи отборных всадников прибыл от Цезаря из Галлии, украшенный знаками отличия за доблесть».

И еще. Красс серьезно поиздержался финансово. Поход длился около года, и войско примерно в сорок тысяч человек нужно было ежедневно обеспечивать всем необходимым. За год войны он получил добычу только в одном случае: городок Зенодотия оказал сопротивление и под его стенами погибло сто римских солдат. Красс, «овладев им, разграбил все ценности, а жителей продал в рабство». Остальные города Месопотамии подчинились добровольно, и, следовательно, с них добычи не брали.

Деньги на этот раз были нужны Крассу, чтобы уберечь армию от голодной смерти, но Плутарх все равно не преминул упрекнуть его в жадности: «Обвиняли Красса и за дела его в Сирии, которые подобали скорее дельцу, чем полководцу. Ибо не проверкою своих вооруженных сил занимался он и не упражнением солдат в военных состязаниях, а исчислял доходы с городов и много дней подряд взвешивал и мерил сокровища богини в Иераполе, предписывал городам и правителям производить набор воинов, а потом за деньги освобождал их от этой повинности. Всем этим Красс обесславил себя и заслужил презрение».

Кроме ограбления храма хеттско-арамейской богини Деркето, Красс совершил еще одно святотатство: ограбил Иерусалимский храм.

Десять лет назад Помпей после длительной осады, перебив двенадцать тысяч иудеев, взял Иерусалим. Вот как описывает дальнейшее Иосиф Флавий: «Ничто, однако, так глубоко не сокрушало народ в тогдашнем его несчастье, как то, что незримая до тех пор святая святых была открыта чужеземцами. Помпей, в сопровождении своей свиты, вошел в то помещение храма, куда доступ был дозволен одному лишь первосвященнику, и осмотрел все его содержимое: подсвечник с лампадами, стол, жертвенные чаши и кадильную посуду — все из чистого золота, — массу сложенного фимиама и храмовый клад, состоявший из 2000 талантов. Однако он не коснулся ни тех, ни других драгоценных вещей. Более того: на следующий же день после штурма он дозволил очистить храм и возобновить обычное жертвоприношение».

Совсем не так поступает Марк Красс: «Для своего похода против парфян он взял из Иерусалимского храма, кроме других находившихся там золотых вещей, и те 2000 талантов, которые оставлены были не тронутыми Помпеем».

В общем, он забрал все, что было ценного в храме, и вскоре, как пишет Плутарх, получил первое знамение. При выходе из храма Афродиты «первым упал молодой Красс, затем, запнувшись за него, упал и старший».

Примета была очень нехорошей.

За Евфратом

Красс начал собирать войска с зимних стоянок, когда к нему явились парфянские послы. Держались они надменно и гордо, словно сами были владыками Парфии. Будь на месте Красса менее терпеливый военачальник, не сносить бы заносчивым послам головы. Впрочем, если бы они вели себя по-иному, их лишил бы жизни собственный царь.

— Если войско послано римским народом, — передали послы слова своего господина, — то война будет жестокой и непримиримой, если же, как слышно, Красс поднял на парфян оружие и захватил их земли не по воле отечества, а ради собственной выгоды, то царь воздерживается от войны и, снисходя к годам Красса, отпускает римских солдат, которые в городах Месопотамии находятся скорее под стражей, чем на сторожевой службе.

— Ответ я дам в Селевкии, — произнес Красс.

Собеседники стоили друг друга.

Старший из послов засмеялся и протянул обращенную вверх ладонь:

— Скорее тут вырастут волосы, Красс, чем ты увидишь Селевкию.

Итак, Красс направился в сторону парфянской границы. Навстречу ему попалось несколько солдат, которые бежали из гарнизонов, оставленных в Месопотамии. Согласно Плутарху, они рассказывали о парфянах жуткие вещи: «Они видели собственными глазами целые скопища врагов и были свидетелями сражений, данных неприятелем при штурмах городов. Все это они передавали, как водится, в преувеличенно страшном виде, уверяя, будто от преследующих парфян убежать невозможно, сами же они в бегстве неуловимы, будто их диковинные стрелы невидимы в полете, и раньше, чем заметишь стрелка, пронзают насквозь все, что ни попадается на пути, а вооружение закованных в броню всадников такой работы, что копья их все пробивают, а панцири выдерживают любой удар. Солдаты слышали это, и мужество их таяло».

Трудно надеяться на успех, когда моральный дух войска подорван задолго до встречи с неприятелем. Лишь военачальник продолжал верить в свою удачу, которая до сих пор не давала повода в ней усомниться.

Красс считал, что бежавшие из-за Евфрата легионеры стремятся оправдать свою трусость или неумение сражаться, и продолжил путь. У Евфрата его настиг армянский царь с шестью тысячами всадников. Высокий гость обещал выставить еще десять тысяч тяжелых всадников и три тысячи пехоты, если Красс примет его план войны с парфянами.

План царя был действительно хорош: он убеждал идти на Парфию через Армению. В этом случае он обещал снабжать римлян продовольствием; холмистая местность армянского нагорья была бы естественной защитой для римской пехоты и сплошным препятствием для парфянской конницы. Однако Красс решил идти через Месопотамию — не из-за твердолобого упрямства, но из благородных побуждений, ибо в гарнизонах Междуречья было им «оставлено много храбрых воинов».

Перед вступлением на вражескую землю проконсулу предстояло принести очистительную жертву. Жрец подал Крассу внутренности животного, но руки военачальника дрогнули, и печень оказалась на земле. Видя опечаленные лица присутствующих, Красс, улыбнувшись, произнес:

— Такова уж старость! Но оружия мои руки не выронят.

Предсказания гадателей были также неблагоприятны, но Красс не стал ожидать лучших. Во главе сорокатысячной армии он перешел Евфрат, который служил границей между сирийскими владениями Рима и Парфией.