Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

– Признаться, я тоже, – согласился я. – Хотя тут есть одно «но». Как известно, у каждого преступления должен быть мотив. А с какой стати Рэмбрандту или Гвиру через столько лет вдруг начать убивать сокамерников и уничтожать работы Апостола?

– Не знаю, – пожала плечами Вика. – Но мне и мотивы Маньковского тоже не кажутся убедительными… И вообще, знаешь, что я подумала? А может, нам съездить в Тихвин, к монаху? Это же вроде недалеко? А у нас все равно есть еще несколько дней, пока мы ждем информации от твоего заказчика…

– Тьфу ты, заказчик! – Я только что по лбу себя не хлопнул. – Совсем про него забыл. Вот что, давай-ка вернемся в гостиницу. Это ненадолго, честное слово…

Факс от Артема пришлось поискать – как выяснилось, кто-то из сотрудников гостиницы перепутал и положил листок в почтовую ячейку другого номера. Но зато мне без проблем удалось переслать данные заказчице, даже цена услуги оказалась вполне божеской, я думал, что отправка факса за границу будет стоить дороже. В сопроводительном письме я сообщил, что нахожусь в Санкт-Петербурге и пробуду здесь еще несколько дней. Так что, если она собирается, как и говорила, тоже приехать сюда в ближайшее время, пусть даст знать, когда это будет и стоит ли мне ее дожидаться.

Пока я занимался своими делами, Вика отправилась на разведку и вернулась с приятной новостью. Оказалось, что билеты на автобус до Тихвина можно было купить прямо в гостиничном холле. Впрочем, не только до Тихвина и не только на автобус. Оккупировавшие часть зала билетные кассы охватывали все виды транспорта – от электричек до самолетов – и, кажется, все доступные направления.

– Может, прямо завтра и поедем? – предложила Вика.

И я не стал возражать.

Глава 6. Тихвинский монах

Не то слухи о мрачности Северной столицы оказались изрядно преувеличены, не то погода в честь нашего приезда решила побаловать петербуржцев, но небо третий день подряд сияло чистейшей, без единого облачка, синевой, а солнце намекало, что куртки, пожалуй, скоро можно будет убрать в шкаф. Все это не могло не радовать нас с Викой, однако по прибытии на автовокзал наша радость слегка поутихла. Заполонившие автостанцию толпы граждан с сумками, мешками и рюкзаками, из которых жизнерадостно топорщилась рассада и торчали рукоятки садово-огородного инвентаря, демонстрировали серо-коричнево-черно-зеленое разнообразие штормовок, плащей и ветровок.

– С ума сойти, сколько народу! – ахнула Вика.

– Так пятница же, – запоздало сообразил я. – Вот народ и рвется отдохнуть от трудовых будней, ударно потрудившись на своих законных шести сотках.

Автобус на Тихвин пришел с опозданием, брать его пришлось штурмом. С огромным трудом я сумел пристроить Вику на сиденье, но она тут же подскочила, уступив место сухонькой маленькой старушке, экипированной брезентовым рюкзаком чуть ли не вдвое больше ее и блестящим новеньким ведром – к счастью, не пустым, а доверху чем-то заполненным и аккуратно прикрытым чистой тряпкой.

– Спасибо, деточка, – от души поблагодарила старушка, усаживаясь. – Видать, хорошо тебя воспитали родители, научили старость уважать. Старость-то – она как зверь: сидит-сидит, затаившись, а потом как напрыгнет в самый неожиданный момент – и все, никуда не денешься. Я тоже, когда молодая была, на стариков смотрела с брезгливостью: и неопрятные они, и немощные, и медлительные, и сварливые, и привязчивые… Не понимала тогда, что не вина это все стариков-то, а беда. Не по своей ведь воле такими становятся. А как поняла – заметила, что уж и на меня молодые смотрят так же, как я на стариков когда-то. Жизнь-то, она чем дальше, тем быстрее бежит…

Пока автобус, пыхтя и отдуваясь от натуги, отчаливал от автовокзала, старушка уже успела выспросить, кто мы и откуда, а узнав, где мы остановились, рассказала, что в юности тоже жила в том самом доме, где теперь располагалась наша «Октябрьская». Тогда это была никакая не гостиница, а государственное общежитие пролетариата, и в каждой комнатушечке ютилось по десять-пятнадцать беспризорников и прочих «нуждающихся», а «удобства», если можно так выразиться, и вовсе располагались во дворе.

Ехали мы четыре с лишком часа вместо положенных по расписанию трех, и все это время старушка развлекала нас с Викой рассказами о своей жизни, а мы с интересом слушали. Ее судьба казалась и типичной, и одновременно удивительной. Чего стоило одно «путешествие» на санях за перегруженной полуторкой по покрытому водой подтаявшему ладожскому льду из блокадного Ленинграда в обетованный Тихвин!

– Я, деточки, после войны лет десять самолетов боялась, – делилась попутчица. – Как в небе зажужжит, я мигом куда-нибудь прятаться. Однажды вовсе под молочной бочкой укрылась – какая ни есть, а защита. Народ за молочком с бидончиками стоял, а тут сверху загудело, – я и шасть под машину! Бидончик мой гремит, крышка соскочила, катится, подпрыгивает. И вся очередь на меня обернулась. Ну, я вылезла, отряхнулась, кто-то мне крышку от бидончика подает – а мне так стыдно, так стыдно!.. Но никто не смеялся – понимали…

Между делом жизнерадостная бабуся выдала нам подробнейшие указания насчет местоположения монастыря и как до него добраться.

– От монастыря там, правда, одно название – храм-то без куполов стоит, все заброшено, все осыпается… Кое-как Красное крылечко справили. Сейчас там как раз крышу ладят, золоченый купол с Москвы привезли. Наши-то уже два раза спереть хотели, думали, он и правда из золота.

– Красное крылечко? – не поняла Вика.

– Церквушка Божьей Матери такая, на Крылечке, – пояснила бабушка. – Ее ни с чем не спутаешь, крылечко там – ну чисто как в тереме на картинке. Раньше там икона наша знаменитая, чудотворная, матушки-Богородицы, была, да немчура сперла, когда их с Тихвина наши поганой метлой гнали… – Старушка, перекрестившись, вздохнула. – Сколько народу-то полегло, а иных прямо в овраге постреляли. Немцы в монастыре хотели концлагерь сделать, да что-то не сложилось. То ли наши их быстро вытурили, то ли они промеж собой чего-то не поделили…

– Но монастырь сейчас действует? – уточнил я. – Монахи там живут?

– Живут, только монахов-то тех полторы калеки, – отвечала наша собеседница. – То ли четверо, то ли пятеро. А Владычица наша, говорят, от безбожия за океан ушла. Но есть там один монах, прибился невесть откуда, так он список с образа написал, один в один. Дал, видать, ему Боженька свое благословение… А вы в монастырь, значит, едете? Хорошее дело… Я укажу, где вам сойти.

Инструкции нашей словоохотливой попутчицы оказались точны, как аптечный рецепт. Не прошло и получаса после того, как мы, измученные долгой дорогой, наконец вывалились из автобуса и размяли затекшие ноги, как уже стояли с задранными головами у того самого крылечка, глядя на крытую тесом крышу церквушки. И почти сразу заметили там высокого худого монаха. Он проверял кровельные доски, постукивая по ним. Какая-то из досок ему чем-то не понравилась. Монах одним движением отодрал ее и, вероятно, собираясь сбросить на землю, взглянул вниз.

– Чего рты разинули? – недружелюбно крикнул он. – Не видите, ремонт? Не ровен час, что-нибудь свалится, зашибет ведь!