Книга Из царства пернатых. Популярные очерки из мира русских птиц - Дмитрий Кайгородов

Четыре года жил у меня этот соловей, и забыть я его не могу. Бывало, запоет – по всей улице соседи окна отворяют. И что ни возьми у него, любое колено чисто, отчетливо, и вся песня истинно нотная; постановка колен, стройность – редкая. Конечно, как на кого: иной ценит нежность, а иной силу и чистоту. В том и другом случае главное дело – склад песни. Хороший соловей поет с толком, у него песня, помимо достоинства колен, имеет склад. После сильного колена поставит легкое, нежное, потом пойдет переставлять колена в средних нотах, примерно клыканье, дудки, свисты и прочее, потом двумя коленами повысит, шаркнет – и опять умилит до слез. Чем полнее песня, тем лучше; только редкий многоколенный соловей без помарки – мажет, что называется: ставит в песне пискливо-скрипящие колена. В коленах ценятся чистота исполнения и нежность, в песне – полнота и склад».

Я позволил себе сделать эту большую выписку ввиду того, что, во-первых, этот безыскусственный рассказ – в своем роде художественный перл. Во-вторых, мне хотелось познакомить читателя со столь характерным и образным языком птицеловов и дать понятие о том, до какого самозабвения может доходить у любителя страсть к хорошо поющей птице. Наконец, в-третьих, прочтя внимательно характеристику мастерского соловьиного пения и познакомившись с теми требованиями, которые ставятся знатоком-любителем хорошему соловью, читателю будет легче оценить пение того или другого соловья, что представляет большой интерес и доставляет много удовольствия. Можно слушать соловья просто так, чтобы только слушать, и совсем другое дело вникать в его песню и уметь относиться к ней сознательно-критически.

В сочинениях некоторых немецких птицеводов встречаются попытки изобразить словами песни соловьев, особенно мастерски певших. Конечно, эти жалкие звукоподражания, изображенные буквами, ничего не говорят для человека непосвященного, но для любителя-знатока соловьиного пения они являются весьма интересными и понятными, и он легко восстанавливает по ним, как музыкант по нотам, те звуки, которые имел в виду изобразить записывающий песню. Для того чтобы дать понятие о такого рода записях, я приведу здесь записанную мной песню одного прекрасного соловья, гнездившегося весной 1880 года в парке Лесного института.

Фи-тчуррр, фи-тчуррр, вад-вад-вад-вад-вад-ции! (очень эффектно и редко).

Тю-лит, тю-лит, тю-лит.

Клю-клю-клю-клю.

Юу-лит, юу-лит (затем то же три раза, с повышением на несколько тонов).

Ци-фи, ци-фи, ци-фи.

Пью, пью, пью.

Ци-фи, ци-фи, чо-чо-чочочочочочочочовит!

Цицитювит, тю-вит, тю-вит (последние два могучим посвистом).

Юу-лит, чочочочотрррррррц (в конце «помарка»).

Пи, пи, пи, пи, клю-клю-клю (превосходно!).

Чричи-чу, чричи-чу, чричи-чу.

Ци-вит (тихо), клюй (громко), клюй (очень громко).

После этих 12 колен песня повторялась, причем колена нередко исполнялись в ином порядке.

В заключение несколько слов о том, как нужно обращаться с соловьем в неволе. Только что пойманному соловью нужно тотчас же связать крылышки, посадить его в клетку, обтянутую какой-нибудь тканью (лучше всего редким, «посылочным» холстом), и поместить в тихий уголок, чтобы птица не пугалась, иначе она может забиться до смерти. Через час или более, когда птица несколько оглядится и проголодается, станет прыгать по клетке, дать ей немного свежих муравьиных яиц. Когда съест первую порцию, значит, дело ладно – будет жить. Затем следует дать вторую и третью порции. На другой день повесить клетку на потолке, подальше от окна (чтобы не дуло), и давать корм аккуратно два раза в день – утром и часа в 3–4 пополудни, так же и в следующие дни. Дня через два-три соловей (весеннего лова) обыкновенно уже начинает запевать. Когда совсем обсидится и привыкнет к хозяину, крылья нужно развязать и клетку с одной стороны открыть до половины. Кормить свежими муравьиными яйцами, пока можно доставать, а затем сухими, обваренными предварительно кипятком и отжатыми и смешанными с тертой свежей морковью и толченым сухим белым хлебом. Хорошо подмешивать время от времени мелко нарубленное вареное мясо, тараканов и червячков, в особенности во время линяния. Питейка должна быть просторная, чтобы птица могла купаться. При хорошем уходе соловей может держаться лет пять-шесть и даже более. Запевать начинает в клетке нередко уже к Рождеству, постепенно пополняет песню до весны; с апреля до половины июня поет в полной силе и красоте, потом начинает убавлять понемногу и сокращать – до линьки, когда замолкает до декабря.

В юго-западной России, рядом с нашим обыкновенным соловьем, водится и другой, так называемый западный соловей[184] или австрийский (у птичников) (рис. XIX). Наш соловей доходит только до восточной части Германии, далее же к западу, во всей остальной Европе, водится только западный соловей. Отличается этот последний от восточного соловья несколько меньшей величиной[185] и немного по окраске[186]. В песне эти два соловья разнятся весьма значительно: песня обыкновенного (восточного) соловья отличается большей мощностью, торжественностью, звучностью, она более членораздельна, и колена в ней более разграничены; она поется строфами и приближается в этом отношении к характеру песни певчего дрозда. В песне же западного соловья более нежности, закругленности, слитности, а меньше звучности и силы. Мне приводилось слушать пение западного соловья в Германии, во Франции и в Крыму (в долине Бельбека, близ Севастополя). Признаться, после могучих, величественных посвистов нашего (восточного) соловья мне показался очень слабеньким столь воспеваемый немецкими поэтами Nachtigal (а французами – Rossignol). Впрочем, может быть, я встречал не особенно хороших певцов.

На Кавказе кроме восточного соловья водится еще персидский соловей, или соловей Гафиза[187] (названный так нашим известным ученым Северцевым, вероятно, в честь знаменитого персидского поэта Гафиза, столь прекрасно воспевавшего в своих стихотворениях «царя певцов» – соловья и его любовь к «царице цветов» – розе). Персидский соловей по окраске и нежности пения ближе стоит к западному соловью, чем к восточному. Говорят, в его песне вовсе нет сухих, трескучих колен, так часто встречающихся в песнях наших соловьев, но в то же время песня эта значительно беднее содержанием и однообразнее, чем песня нашего соловья.