Книга Воспоминания великого князя Александра Михайловича Романова - Александр Михайлович Романов

Меньшиков всю свою жизнь прожил в полнейшей изоляции, подобно прокаженному, поносимый всеми современными авторитетами и избегаемый сотрудниками его же газеты «Новое Время». Имя этого величайшего русского журналиста являлось символом всего самого низкого, подлого и презренного. Тирания самочинных цензоров российского общественного мнения была настолько сильна, что на сорокалетний юбилей писательской деятельности Меньшикова ни один писатель не решился послать ему поздравительной телеграммы, из боязни, что этот его поступок сделается известным публике. И этот старик сидел одинокий, всеми покинутый в редакции и писал еще одно из своих блестящих, но увы мало кем оцененных «Писем к ближним»!

Что же касается В. Розанова, то даже его единственная по своей оригинальности философия и его общепризнанный гений не спасли его от остракизма. Его не признавали ни газеты, ни журналы, ни клубы, ни литературные объединения. Его обширное литературно-философское наследие получило распространение только после его смерти, когда, после прихода к власти большевиков, все старые споры стали казаться смешными. При жизни человек этот, который опередил в своих психологических откровениях на целое поколение Фрейда, был обречен на писание маленьких, незначительных статей в «Новом Времени». Незадолго до войны Сытин, возмущенный тем, что такой талант, как Розанов, пропадает зря, принял писателя в свою газету «Русское Слово», где он должен был писать под псевдонимом Варварина. Но стаду овец легко почуять приближающегося льва. Первая же статья Варварина-Розанова произвела переполох среди сотрудников «Русского Слова». Делегация сотрудников явилась к храброму издателю и предложила ультиматум: он должен был выбрать между ними и Розановым-Варвариным.

— Но, господа, господа, — просил издатель, — вы ведь не можете отрицать гения Розанова?

— Мы не интересуемся тем, гений ли он или же нет, — ответила делегация. — Розанов — реакционер, и мы не можем с ним работать в одной и той же газете!

В очаровательной пьесе, которая называлась «Революция и интеллигенция» и была написана сейчас же после прихода большевиков к власти, Розанов описывает положение российских либералов следующим образом:

«Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвратиться обратно в свои уютные хоромы, но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».

Глава XIII

Гроза надвигается…

1

Провидению было угодно, чтобы события моей личной жизни, в течение двадцатитрехлетнего царствования Императора Николая II, находились в тесной связи с трагическими датами русской истории.

Вначале я мирился с событиями и старался создать мой семейный очаг на фоне хаоса. Этим я обязан был моей жене, так как мною руководила любовь к ней.

Наш медовый месяц был прерван смертью ее отца, и мы возвратились в Петербург, желая помочь Никки и Аликс в их первых шагах. Едва ли можно было бы найти две другие пары молодоженов, которые были более близки друг к другу, чем мы четверо. Вначале мы занимали смежные апартаменты в Аничковом дворце, так как хотели быть ближе к вдовствующей Императрице Марии. Потом мы все переехали в Зимний дворец, который подавлял своими размерами, с громадными, неуютными спальнями. Весной мы жили в Гатчине, летом в Петергофе. Осенью ездили в Аббас-Туман, чтобы навестить Жоржа, и в Крым, где наше имение Ай-Тодор примыкало к Ливадийскому дворцу. Мы были таким образом всегда вместе, никогда не утомляясь ни друг другом, ни нашей дружбой. Когда в 1895 году родилась моя дочь Ирина, Никки и Аликс делили со мною мою радость и проводили часами время у постели Ксении, восхищаясь красотой будущей княгини Юсуповой.

Вполне понятно, что Александра Федоровна, прибыв в Россию недавно, стремилась проводить время в обществе людей, которым она всецело доверяла и которых понимала. Это способствовало тому, что наша дружба достигла редкой в отношениях между родственниками сердечности. После обеда мы долго еще оставались вместе, просматривая представленные Государю его министрами доклады. Горя желанием принести пользу престолу, я преувеличивал в то время значение постройки большого русского военного флота. Десять лет, проведенных на службе во флоте, открыли мне глаза на многие недостатки нашей морской обороны. Я мог похвастаться большими познаниями в моей специальности и мог представить Государю все необходимые данные. Он решил, что я должен составить краткую записку, которую надо было отпечатать в количестве ста экземпляров и раздать высшим морским начальникам. Это был, так сказать, «заговор» между мною и Никки против морского министра адмирала Чихачева и генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича. До тех пор, пока мои действия соответствовали намерениям Государя, я был готов принять все неудовольствие заинтересованных лиц на себя. Государыня принимала в осуществлении нашего «заговора» самое деятельное участие. Я помню, как она тихо спросила меня во время короткого завтрака в апреле 1896 года: «Вы отправили записку адмиралам?» — «Да, сегодня утром», — прошептал я в ответ, нагнувшись, чтобы поцеловать ее руку. Наши соседи за столом навострили уши и выглядели весьма заинтересованными. На следующее утро Аликс позвала меня к себе, чтобы сообщить, что дядя Алексей и Чихачев угрожали подать Государю прошение об отставке, если я не принесу официальных извинений. Я пошел прямо к Государю.

— Я надеюсь, что ты помнишь, что я написал эту записку с твоего разрешения и благословения?

— Конечно, конечно, — вздохнул Никки. — Но разве ты не видишь, Сандро, что в том, что говорит дядя Алексей, есть большая доля правды? Не могу же я позволить моему зятю подрывать дисциплину во флоте!

Я был ошеломлен.

— Ради Бога, Никки! Разве не тебе первому я прочел эту записку в еще необработанном виде?

— Конечно, конечно. Но я обязан заботиться о мире в нашей семье, Сандро. Будь благоразумен и согласись с предложением дяди Алексея.

— Что ж он предлагает?

— Он предлагает назначить тебя командиром броненосца «Император Николай I», который плавает в китайских водах.

— Понимаю. Значит, я должен отправиться в изгнание за то, что я исполнил твои приказания?

Его лицо передернулось.

— Это просто вопрос поддержания дисциплины.

— А если я не приму этого назначения?

— Тогда я, право, не знаю, что мы будем делать. Я полагаю, что дядя Алексей будет настаивать, чтобы тебя исключили из флота.

— Благодарю тебя, Никки, — сказал я: — молю Бога, чтобы Он помог мне удержать власть над собой. Я предпочитаю принять твое второе предложение.

Он сразу весь прояснился и обнял меня.

— Я знал, Сандро, что ты будешь благоразумен. Оставь на некоторое время в покое дядю Алешу, а потом через год или два мы посмотрим, что можно будет предпринять для твоего полного удовлетворения. Подумай только, как счастлива будет Ксения, когда узнает, что теперь ты будешь нераздельно с нею.