Книга Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача - Феликс Керстен

– Почему Геббельс?

Гиммлер ответил:

– Геббельс считал, что еврейский вопрос можно решить лишь полным уничтожением евреев. Любой еврей, пока остается жив, всегда будет врагом национал-социалистической Германии. Следовательно, любые проявления мягкости в их адрес неуместны. Я считал, что было бы достаточно изгнать евреев. В 1934 году я предложил фюреру отвести евреям крупную территорию и дать им возможность создать на ней независимое государство. Я хотел им помочь. Мы отправили ряд запросов самым разным странам, но евреи оказались никому не нужны.

Я спросил, думал ли он о Палестине.

– Нет, о Мадагаскаре. Это остров с плодородной почвой и климатом, подходящим для евреев.

– Но Мадагаскар – владение Франции.

– Мы могли бы созвать международную конференцию и уладить этот вопрос с Францией. Но все вышло по-другому. А затем началась война, и при таких обстоятельствах участь евреев была решена.

Полевая штаб-квартира

9 июня 1944 года

Сегодня у меня с Гиммлером состоялся очень продолжительный разговор о евреях. Я сказал, что мир больше не потерпит уничтожения евреев; пора положить этому конец. Гиммлер сказал, что это не в его власти; он – не фюрер, а соответствующий приказ Адольфа Гитлера совершенно недвусмыслен. Я спросил Гиммлера, понимает ли он, что история рано или поздно объявит его одним из величайших известных убийц из-за проводившегося им уничтожения евреев. Он должен подумать о своей репутации, не позволять запачкать ее таким обвинением. Гиммлер ответил, что он не делал ничего плохого, а только выполнял приказы Адольфа Гитлера.

Тогда я спросил его, как лично он относится к этому вопросу. Он ответил, что многое отдал бы, чтобы избежать выполнения этих приказов. Кроме того, он задействовал бы особые подразделения, а не ваффен-СС. В этой связи Гиммлер пожалел о том, что его мадагаскарский план не был осуществлен до наступления войны. Независимое еврейское государство стало бы наилучшим решением. Оно послужило бы домом для евреев из всех стран, и Германия навсегда избавилась бы от них. Но к несчастью, иностранные державы, мгновенно договорившись с Геббельсом, Борманом и их сторонниками, положили конец этой программе.

Я сказал Гиммлеру, что у него еще есть возможность избежать суда истории, проявив гуманность к евреям и другим жертвам концентрационных лагерей, если он действительно недоволен приказами Гитлера об их уничтожении. Достаточно позабыть о некоторых приказаниях фюрера и не исполнять их.

– Возможно, вы правы, господин Керстен, – сказал Гиммлер, но добавил также, что фюрер никогда ему этого не простит и немедленно прикажет его повесить.

Я удивленно посмотрел на Гиммлера и спросил:

– Неужели ваша позиция настолько слаба? Если да, то я нашел бы единомышленников в партии, чтобы вместе с ними убедить Гитлера, что уничтожение евреев отбрасывает Германию к ужасам Средних веков.

Гиммлер ответил, что ему не в чем себя упрекнуть и что его совесть чиста. Но он не может ни с кем говорить на эту тему, это слишком опасно; тут никому нельзя доверять. Когда мы расставались, он сказал:

– Поговорим об этом снова через несколько дней.

Я воспользовался возможностью, чтобы передать ему список людей, осужденных на смерть за саботаж, в котором значилось шесть голландцев, три люксембуржца, четыре норвежца, трое датчан и два бельгийца. Я попросил Гиммлера помиловать их, и он согласился.

Полевая штаб-квартира

16 июня 1944 года

Сегодня у меня состоялся очередной продолжительный разговор с Гиммлером о евреях и цыганах, в ходе которого я убеждал его отказаться от политики уничтожения и отпустить их всех в нейтральную страну. Если это окажется невозможно, я умолял его хотя бы обходиться с ними помилосерднее. Гиммлер согласился на это и сказал, что готов выпустить некоторые категории евреев и других узников концлагерей в нейтральную страну при условии, что это будет сделано в полном секрете, так как Гитлер считает политику уничтожения своей собственной идеей с тех пор, как Геббельс и Борман – ее истинные авторы – прожужжали ему все уши на эту тему.

Я попросил Гиммлера сообщить Бергеру, Брандту и Шелленбергу о его великодушном решении, поскольку все трое – надежные люди, которые в состоянии помочь в осуществлении его гуманных идей. К счастью, Бергер как раз находился на совещании в штаб-квартире, а еще через час ко мне на лечение должен был прийти Шелленберг. Гиммлер согласился на мое предложение и сказал, что завтра пообедает с нами, а я должен незаметно перевести разговор на данную тему. Все трое – яростные противники Геббельса, Бормана и их приверженцев, так что было бы вполне разумным ходом привлечь их к осуществлению плана, не опасаясь предательства. Я выразил удовольствие, сказав Гиммлеру, что сейчас он действительно поступает как великий немецкий вождь…

Полевая штаб-квартира

Воскресенье, 17 июня 1944 года, вечер

Сегодня Бергер, Брандт, Шелленберг и я были приглашены на обед к Гиммлеру.

Гиммлер заявил, что рейх и весь мир избавили бы себя от многих трудностей, если бы был осуществлен его мадагаскарский план. К несчастью, в 1941 году фюрер принял гибельное решение уничтожить евреев, поддавшись влиянию Геббельса, Бормана и их сторонников. Но он, Гиммлер, в последнее время много размышлял над этой проблемой и решил проводить иную еврейскую политику. Он готов выпустить евреев за границу: я, сделавший ему некоторые предложения, полагаю, что Швеция готова открыть для них границу.

Когда Шелленберг спросил, можно ли ему проинформировать о такой перемене политики заинтересованные стороны в Швейцарии, Гиммлер согласился при условии, что не будет упомянуто его имя. Эти переговоры следует держать в абсолютном секрете, так как они полностью противоречат программе партии.

Гиммлер добавил, что к такой смене политики его подтолкнули две причины. Во-первых, уничтожение людей – грязная работа; а во-вторых, она возбудила обширную недоброжелательность, так как невинные люди за границей слишком тупы и невежественны, чтобы понять необходимость таких мер.

XXIII

Отчет о болезни Гитлера

Полевая штаб-квартира

12 декабря 1942 года

Сегодня был самый поразительный день с тех пор, как я начал лечить Гиммлера. Он пребывал в крайней нервозности и беспокойстве; я понял, что он чем-то взволнован, и поинтересовался, что с ним происходит. В ответ он спросил меня:

– Можете ли вы вылечить человека, страдающего от жестоких головных болей, головокружения и бессонницы?

– Конечно, но я должен осмотреть его, прежде чем дать окончательный ответ, – сказал я. – И в первую очередь мне необходимо выяснить причину этих недугов.

– Я скажу вам, кто этот человек. Но вы должны поклясться, что никому об этом не расскажете и сохраните в строжайшем секрете то, что я вам поведаю.