Книга Абель-Фишер - Николай Долгополов

Откуда же Сильвермену было тогда знать, что в мастерской его соседа действительно находился радиопередатчик? Еще пару минут разговора, и Берт повесил трубку. Оглянулся и увидел Эмиля. Тот был явно расстроен. Его голубые глаза метали молнии. «Слушай, никогда не произноси такого даже в шутку, — в голосе звучал нежданный металл. — Особенно когда говоришь по телефону».

Такая вспышка гнева, нехарактерная, необычная, удивила Сильвермена. Но никакого внимания он ей, конечно, тогда не придал.

Они встречались часто, много говорили, спорили. И все же, подводя итоги, Берт, уже после ареста Гольдфуса, вдруг понял, что знает о друге совсем мало. Где он живет? Неизвестно.

Хотя создавалось впечатление, что снимает квартирку где-то неподалеку от студии. Изредка из уст Эмиля вылетало что-то о «моем друге», или «парне, которого я знаю». Однако ни разу в жизни ни парень, ни друг не появлялись на свет божий. Иногда Берт и Эмиль вместе обедали. Редко, но говорили о политике. И тут Гольдфус показывал себя стойким либералом, иронично, а порой и с цинизмом отзывавшимся о политических деятелях.

О своих личных делах рассказывал сдержанно, и таким образом, что задавать вопросы, как стало понятно Сильвермену, было нетактично. Лишь изредка вырывалось из него нечто личное. Берт понял: лучше во все эти детали даже и не вникать. Например, как-то упрекнул его Сильвермен за одинокую холостяцкую жизнь. Гольдфус только пожал плечами: «И что здесь страшного?» Бертон все-таки полез в спор: «Ну, ты же и женат-то никогда не был?» Эмиль насмешливо улыбнулся: «Потому что женщина всегда за чем-то гонится. За деньгами, за статусом. Тебя самого они редко признают и почти никогда не любят».

Все же возникало у Сильвермена чувство, что он мог бы и разговорить своего всегдашнего собеседника. Но делать этого как-то не хотелось, к чему было давить? Некоторые другие люди, которые тоже были знакомы с Гольдфусом, вообще и не подозревали, что он холостяк. Иногда на вечеринки в доме Берта собиралась разношерстная публика. И здесь, в общении с женским полом, Эмиль вел себя и застенчиво, и с большим уважением. Да, он говорил с дамами, но не часто. Впрочем, в разговоре с ними мог отпустить и шутку, и отвесить комплимент, но все это в тоне ироничном, несколько сдержанном.

Где-то в году 1955-м Эмиль вдруг признался товарищу, что с деньгами у него совсем неважно. И для того, чтобы поправить делишки, отправляется в Калифорнию. Было у него одно изобретение, над которым он работал еще в фотомастерской. Что-то связанное с копиром, который мог бы печатать множество цветных фото одновременно. Даже показал часть прибора соседу, объяснив, что это и есть новое электронное оборудование. У него действительно было множество инструментов для работы, которые он хранил в кладовке на их общем с Бертом этаже. Иногда доставал, что-то крутил, подтягивал. И вот как-то весной или в начале лета 1955-го под дверью своей мастерской Сильвермен нашел короткую записку: «Берт, вернусь через несколько месяцев. До встречи».

Несколько месяцев растянулись надолго. Сильвермен, не слыша о Гольдфусе ничего чуть не до конца года, даже забеспокоился. Вроде стали друзьями, сблизились, а исчез — и никакой открыточки, коротенького письмишка. Но Берт был так занят собой, еще одной открывающейся персональной выставкой, что все это ушло куда-то далеко, на второй план. И все же в начале 56-го он обратился к смотрителю здания: не слышал ли тот новостей от Эмиля? Смотритель ничего не слышал, кроме того, что если к концу января Гольдфус не появится, то хозяева здания выкинут его вещи из мастерской.

Тут Сильвермен разволновался не на шутку: что делать? Возникла идея даже обратиться в «Бюро по розыску пропавших». Но не пришлось, потому что как-то после обеда в его студии раздался телефонный звонок. «Привет, Берт, — услышал он знакомый голос. — Это Эмиль». Объяснение его исчезновения, да и молчания, оказалось простым и понятным. Закончив дела в Калифорнии, решил Гольдфус немного попутешествовать. Сердечный приступ настиг его в Техасе — пришлось пролежать три месяца в больнице.

— Чего ж ты, чертяка, даже не написал мне? — возмутился Сильвермен.

Ответ был типичен для его друга Эмиля:

— К чему сваливать свои беды на тех, у кого и без меня хватает забот?

О том, что он делал в Калифорнии, почти не рассказывал. Разве что с подробностями поведал о госпитале, где его так долго лечили.

Потом, после ареста Гольдфуса, все это приобрело для Сильвермена иную окраску. А в то время он просто был рад тому, что его добрый дружище, с которым так приятно рядом, наконец вернулся.

Той ранней весной 1956-го Берт сделал несколько набросков Эмиля. А в конце концов даже написал его огромный портрет. Гольдфус всегда ворчал, что приходится долго позировать. Но все-таки сидел, терпел, не хотел обижать товарища. Картинка получилась вещей. Эмиль Гольдфус в своей студии, окруженный и собственноручно написанными произведениями искусства и какими-то техническими приборами, главным из которых оказался почему-то сам собою вылезший на передний план коротковолновый радиоприемник. Почему картина получилась именно такой? Быть может, смешав технику с искусством, Сильвермен инстинктивно хотел показать глубокий интеллект человека, на полотне изображенного. Картину он назвал «Любитель». Объяснял это так: «Здесь нарисован человек, который любит то, что делает».

Эта картина позже, в феврале 1957-го, выставлялась в Национальной академии дизайна. Чувствовалось, что самому Гольдфусу она нравилась. Художники, не только Сильвермен, находили лицо изображенного на ней персонажа исключительно интересным. Острый птичий нос, глубоко посаженные глаза, всюду проникающий пристальный взгляд давали Берту возможность как следует изобразить не только натурщика, но выразить и себя тоже. Было в этой картине и нечто мягкое, написанное с уважением к пожилой уходящей натуре, и в то же время преклонение перед напряженным взглядом, в котором чувствовалось что-то запрятанное, наружу не выходящее.

Та пора выдалась плодотворной для двух друзей. Они мотались по нью-йоркским продуктовым базарам, фотографируя продавцов с их богатой утварью. Потом проявляли пленку, и материал появлялся такой, что рисуй прямо сейчас. Было за что зацепиться, что изображать. При съемках приходилось прикидываться фотографами-любителями. И тут все разговоры вел в основном Берт. А Эмиля охватывала полная застенчивость. Но со временем и он научился выдавать себя за фотографа, иногда даже заговаривая с объектом будущей съемки.

Частенько при этих походах Эмиль жаловался на то, что его старые ноги еле тащатся. Сильвермен предлагал подвезти до квартиры, но Гольдфус лишь пожимал плечами и просил подбросить до ближайшего метро.

Скорый арест Эмиля стал полным сюрпризом для Бертона Сильвермена. И тут, задним числом, накатились воспоминания. В 1956-м произошла их помолвка с Элен. В это время Эмиль занялся закупкой всяческих приспособлений, чтобы сделать новобрачным свадебный подарок. Иногда он заглядывал в студию к Сильвермену — показать все чудеса, смонтированные из деревяшек, металла и прочих подсобных средств. Тут были и сережки, и брошки, да чего только он не изготовил своими волшебными пальцами! Некоторые изделия даже покрывал серебром. А как-то удивил и видавшего виды Сильвермена красивейшим маленьким ящичком для драгоценностей из розового дерева. Сколько ж времени ушло у него на эту работу! На ящичке были серебряные ручки, а в середине блестел серебряный медальон. И все своими руками, по собственным чертежам. Во всем этом виделась Сильвермену тихая, не бросающаяся в глаза, но какая же богатая на таланты душа! И как были растроганы Сильвермен с будущей супругой, когда накануне свадьбы они получили этот самый ящичек с надписью, выгравированной изнутри: «Элен и Бертону от Эмиля».