Книга Дело ГКЧП - Валентин Варенников

К сожалению, мои сомнения в отношении Генеральной прокуратуры оправдались. Приведу лишь один пример.

В 1992 году, накануне Дня Победы, я, учитывая, что мною дело было уже изучено (статья 201 УПК подписана) направил в Верховный Суд РФ ходатайство о пересмотре меры пресечения. Но к этому времени было принято дополнение к УПК РФ, в котором определено, что ходатайство такого рода рассматривается в судах по месту заключения. В связи с этим мое ходатайство переправляется в Куйбышевский районный суд г. Москвы, о чем меня уведомляют. Зная «объективность» именно этого районного суда и не желая лишний раз быть униженным, я направляю председателю Куйбышевского районного суда просьбу вернуть мое ходатайство мне, заявив при этом, что я отказываюсь от своих ходатайств. Что и было сделано. Но каково же было мое удивление, когда я получаю одновременно и документ из Генеральной прокуратуры РФ от 13.7.92 г. за номером 34-П-55292/6214-91 (копия имеется). Зачитываю текст:

«Председателю Куйбышевского районного суда г. Москвы Купцову А. Ф. Начальнику Учреждения ИЗ-48/4 ГУВД Панчуку В. Н. (для ознакомления подследственного Варенникова).

В связи с рассмотрением в суде жалобы Варенникова направляется его заявление о незаконном содержании под стражей, адресованное Президенту РФ.

Начальник отдела по надзору за расследованием особо важных дел

старший советник юстиции А. Ф. Козусев».

Что это фактически означает? Во-первых, направление такого документа и с такой препроводительной из Генеральной прокуратуры уже не что иное, как прямое указание, как надо поступать суду (довольно прозрачно намекается: президент, мол, не стал рассматривать этот вопрос и вам вроде велел поступать соответственно).

Во-вторых, характер документа, подписанного ответственным работником Генеральной прокуратуры, свидетельствует о том, что вообще заведен стабильный «порядок» прокурорского надзора — невзирая на закон, право, свободы и т. п., держать подследственных, как и в прошлом, в «ежовых рукавицах».

В-третьих, в этом обращении к президенту мною фактически выражалась главная мысль о назначении парламентской комиссии для определения политических оценок по событиям, о чем не говорится в документе Генеральной прокуратуры РФ.

В-четвертых, письмо к Президенту РФ, написанное мною и направленное через Генеральную прокуратуру РФ еще в мае 1992 года, никуда дальше канцелярии прокуратуры не ушло. И лишь в конце июля было переправлено председателю Куйбышевского районного суда г. Москвы, а не адресату, т. е. не президенту.

В-пятых, факт направления копии документа в следственный изолятор для моего ознакомления говорит или об ограниченности работников Генпрокуратуры (уж если мои ходатайства дальше ее стен не уходят, так хоть молчали бы об этом), или же это — наглый цинизм и издевка — вот, мол, знай: куда бы ты ни писал и о чем бы ни просил, все находится у меня, Козусева, и я что захочу, то и сделаю.

Это тоже ущемление моих прав и требует должной оценки судом действий прокуратуры.

Третий факт. Об игнорировании моих просьб встретиться с Генеральным прокурором Российской Федерации.

Учитывая сложившуюся вокруг меня обстановку, я начал настаивать на личной встрече с Генеральным прокурором РФ, тем более что никто из руководства следственной группы за год ни разу со мной не встретился.

Однако мои ходатайства и на этот раз не были удовлетворены. Тогда я иду на крайнюю меру — пишу Степанкову письмо уже как народному депутату России и прошу принять меня буквально на 20–30 минут. Ответ получаю 5.8.92 г. за подписью старшего прокурора по надзору за расследованием особо важных дел младшего советника юстиции Павлова А. следующего содержания (копия имеется):

«По поручению Генерального прокурора РФ сообщаю, что по вопросам, изложенным в Ваших заявлениях от 27.2.92 г. и 25.7.92 г., состоится личная встреча с Вами при очередной проверке следственного изолятора».

Но встречи и на этот раз не было, хотя Степанков в тюрьме неоднократно бывал. Как же так? Ведь необычное дело! Месяцами прошу встретиться. Я вправе просить о такой встрече?

Все это — единая система психологического пресса. И, конечно, она дает свои результаты — губительно сказывается на здоровье. И в этом случае я так же прошу соответствующего разбирательства.

Четвертый факт. О встрече с народными депутатами Российской Федерации.

Летом 1992 года внезапно была проведена встреча в здании следственного изолятора с народными депутатами РФ Исаковым, Павловым и Саенко. Характерно, что встреча проводилась в присутствии Генерального прокурора Степанкова. Цель встречи — выяснить, не допускаются ли к нам противозаконные действия, и на месте установить возможность и целесообразность изменения меры пресечения.

Я высказал всю правду о грубых нарушениях законности, принципа презумпции невиновности лично Генеральным прокурором РФ, его заместителями. Степанков в ходе моего сообщения бросил несколько реплик, которые сводились к тому, что надо, мол, в своем докладе опираться не на сообщения средств массовой информации, а на его личные заявления. Но, во-первых, находясь в тюрьме, мы не имели возможности слышать и видеть его лично. Во-вторых, если бы все это была ложь и подтасовка прессы или телевидения, то Степанков мог заявить опровержение. Однако такового не последовало. Мои высказывания, возможно, были резкими, но правдивыми.

Группа депутатов в итоге встречи сообщила, что ею будут предприниматься шаги по изменению меры пресечения.

Прошло еще полгода. И только тогда, когда состояние моего здоровья стало совсем плохим и я был помещен в госпиталь под стражей, Генпрокуратурой была пересмотрена мера пресечения. Необоснованное, точнее — преднамеренное затягивание решения этого вопроса в условиях, когда один из подследственных был давно освобожден, убедительно говорит о стремлении Генпрокуратуры РФ побольше поиздеваться надо мной, сломать человека. Поэтому по изложенному факту прошу провести разбирательство и также дать оценку.

Пятый факт. О грубых нарушениях, допущенных при предъявлении мне третьего обвинения.

Сложилась парадоксальная ситуация: мне неоднократно предъявляют бездоказательные обвинения, заставляя меня же доказывать свою невиновность, хотя по закону именно следствие обязано доказать мне мою вину. Но оно этого не делало и не собиралось делать. Генеральная прокуратура фактически бесконтрольно чинила произвол. Каждый раз, опровергая абсурдное обвинение, я все-таки был вынужден доказывать свою невиновность. Фактически я готовил следствие к тому, чтобы оно, используя мои аргументы, могло бы заново предъявить обвинение в совершенно другой редакции. Причем Генпрокуратура каждый раз подчеркивала, что следствие располагает (или ею добыты) убедительными доказательствами моей вины. Об этом, к примеру, свидетельствует и один из последних документов Генпрокуратуры — постановление заместителя начальника следственного управления от 12.8.92 г. (копия имеется).

В связи с этим я, естественно, потребовал, чтобы мне, в соответствии со ст. 68 (пункт 2) УПК РФ (где говорится (кроме прочего), что при производстве предварительного следствия подлежат доказательству «виновность обвиняемого в совершении преступления и мотивы преступления»), представили эти доказательства. Кстати, там же записано, что «подлежат выявлению также причины и условия, способствовавшие совершению преступления». То есть именно то, на чем я настаивал в течение года, требуя создания парламентской комиссии.