Книга Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

Пусть не подумают, что наша женитьба произошла как-то сама собой. Просто я не писатель и не умею изобразить наших чувств. Мы понравились, заинтересовали друг друга с первой же встречи, и это предрешило наши дальнейшие отношения. Теперь я понимаю, что в глазах 18-летней девушки меня окружал несколько романтический ореол – я был недурной наружности, веселый, остроумный и вместе с тем, как подпольщик, неоднократно сиживал в тюрьме, бывал и бегал из ссылки, судился военным судом, был на войне. Я же, прожив большую жизнь в одиночестве, подспудно мечтал о семье. В общем, нас тянуло друг к другу. Очень сблизили и беседы – о литературе, о социализме, о боге.

Но я забежал далеко вперед. Продолжу по порядку.

В конце сентября 1919 года нашу армию снова переименовали и передислоцировали. Мы стали называться Кавказским фронтом с Саратовом как местом базирования. Интендантом фронта был снова утвержден Ольмерт, а я оставлен его заместителем. По сравнению с Вольском жизнь в Саратове был спокойнее, ночные дежурства прекратились. Но работы было по-прежнему много, а бытовые условия – привычно аскетичны. Помещений не хватало, и часть сотрудников жила при штабе. Питались, как всегда, в столовой, были одеты так, что кто-то из коллег (кажется, Суетов) однажды позавидовал аккуратности заплат на моих брюках, конечно, у каждого из нас единственных. И это при том, что через наши руки проходили тысячи и тысячи комплектов обмундирования.

В Саратове я познакомился с Николаем Михайловичем Шверником[118], тогда – заместителем Чусоснабарма нашего фронта. Его начальником был некто Абезгауз, но тот вечно пропадал в Москве в командировках. Вещевым довольствием нас стал снабжать именно Чусоснабарм, которому были подчинены все местные заводы, и «гастролирования» Ольмерта прекратились. Я по нескольку раз в день бывал у Шверника, он был в курсе всех моих нужд, а я – его возможностей. Мне нравилось работать с этим умным и чутким человеком. Позже, уже в Свердловске, я несколько раз его видел и даже думал подойти – напомнить о нашей совместной работе. Но так и не решился. А вдруг он скажет: «Нет, что-то я Вас не помню». К большим людям лезть с напоминаниями о себе неприятно.

В январе 1920 года мы с молодой женой получили отдельную комнату в доме купца Астраханова. Страшно мерзли – не было дров, спали под ватным одеялом, положив сверху мой полушубок. У Симы из зимней одежды был только ватный жакет – приданое слабоватое. Она поступила в Саратовский университет, и питались мы все больше «по-студенчески». Да еще к нам на хлеба напросился один из наших интендантов – Панах, грек по национальности. Он часто ездил в командировки и привозил то арбузного меду, то кукурузы. Один раз притащил какой-то то ли окорок, то ли заднюю ногу – барана, не то козла или собаки. Сима ее приготовила, и когда мы с Панахом пришли обедать, гордо заявила: «У меня сегодня жареная нога Панаха». Мы, конечно, забеспокоились: я от того, что греческих ног не едал, а он испугался за «свою» конечность. Сима всегда отличалась энергией и изобретательностью, ухитряясь сытно и вкусно кормить, даже когда продукты добывались с большим трудом. То, что наши дети выросли здоровыми, грамотными и умными, – исключительно ее заслуга. Жили мы с молодой женой дружно. На прилагаемой фотокарточке – мы оба в октябре 1919 года.

В Саратове мы часто ходили в театры – оперный и драматический. У нас, у отдела снабжения, были в них свои ложи. Видели там знаменитого Слонова[119], по-моему, совершенно неповторимого, уникального драматического артиста. Нигде и никогда больше я не встречал такой замечательной игры. В опере слушали Мухтарову[120], которая была особенно хороша в роли Кармен.

В марте 1920 года по указанию ЦК партии и правительства был образован штаб помощника главнокомандующего (помглавкома) по Сибири с центром в Омске. Этим помглавкомом, а, значит, и командующим Восточным фронтом стал Шорин. Насколько этот фронт был велик, видно из того, что на наше довольствие поставили 600 тысяч человек. Костяком управления Восточным фронтом Шорин сделал своих сослуживцев по штабу Кавказского фронта во главе с Афанасьевым. Взял и нас, снабженцев. Сам Шорин отправился в Омск на особом поезде, а мне поручил доставить туда штабное имущество и личные вещи сотрудников. Выделили мне отряд охраны, три классных вагона, несколько грузовых и теплушку с походной кухней. Ехали мы, правду сказать, тесновато – у меня одного, как начальника эшелона, было персональное купе, остальные спали вповалку на нарах. Тем не менее, почти на каждой остановке приходилось отбиваться от желающих забраться в вагон или на крышу. Питались сносно – выручала походная кухня. Как известно, 1920 год выдался необычайно засушливым. На Урале горели леса. Через уральский хребет ехали в сплошном коридоре пожарищ. Особенно жутко это выглядело по ночам. Горели мосты, и мы сутками стояли, ожидая, пока подлатают очередной мост или нас направят в объезд. До Омска добрались только к концу мая.

Свободного жилья там, как водится, не оказалось, и мы долго жили в своем поезде – в тупике на берегу Иртыша. Нас поразила омская пыль, которую наносило из киргизских степей, – следствие все той же засухи. Днем на машине ездили по городу с включенными фарами, в белом на улице появиться было нельзя – одежда тут же становилась серого цвета. Я из палатки сшил себе пыльник. Освежали только вечерние купания в Иртыше. Еду мы готовили около вагонов на костре, продукты выменивали на рынке на одежду и обувь, когда позволяло время, я ловил рыбу. То немногое, что нам выдавали в виде пайка, часто бывало совсем несъедобным. Однажды, получив пайковое масло и приняв его за льняное или подсолнечное, два моих сотрудника на костре нажарили себе оладьев. Наелись «от пуза» и тут же ослепли – масло оказалось рыжиковым. Сидят, хлопают глазами и спрашивают друг дружку: «Ты меня видишь?». Мы с женой услышали этот странный диалог, перепугались и позвали фельдшера. Тот сказал, что слепота – естественная реакция на рыжиковое масло и скоро пройдет. Это нас успокоило. И действительно, скоро зрение к обоим вернулось. Мы потом долго смеялись над ними – нет-нет, да ввернем про «покушали маслица».