Книга Усмешка тьмы - Рэмси Кемпбелл

– Я свалюсь в первую попавшуюся кровать без задних ног и без таблеток, спасибо.

Мы притормаживаем у шлагбаума. Я пытаюсь нащупать долларовые банкноты в нагрудном кармане, но она сама расплачивается с дежурным.

– Чего ж не выспались? – интересуется она, ведя «лексус» дальше, навстречу трафику.

– Да так, – меня почему-то не тянет врать ей. – Один подонок в Интернете. Задумал испортить мне репутацию. Своим именем назваться трусит.

– Они там.

Я распахиваю глаза. Мне казалось, что закрыл я их лишь на мгновение, но раньше мы проезжали мимо бездействующих лайнеров, а теперь катим по широкой улице среди домов и пальм. Тротуары здесь достаточно широкие, чтобы разместить взвод на марше – и совсем-совсем пустые.

– Кто – они?

– Монстры из глубин, так мы их называем.

Пальмы начинают расплываться у меня перед глазами, превращаясь в водоросли. Даже движения их листьев – волнообразные, будто их колеблет вода.

– Интернет притягивает их, – добавляет моя спутница. – У нас уже были с ними проблемы.

– Очень жаль.

– Говорят, что некоторые наши актрисы – несовершеннолетние. Если бы вы только знали, сколько времени уходит на то, чтобы отбрехаться от них всех.

Я бы не сказал, что проблемы кинокомпании Вилли Харта слишком похожи на мои, но кончики ее пальцев на внутренней стороне моих бедер, кажется, утверждают обратное. Затем они исчезают, и мы проносимся мимо вспыхивающих дорожных знаков, сливающихся в одну неоновую полосу вместе с карликовыми пальмами.

– Вы знаете, кто они? – спрашиваю я – главным образом ради того, чтобы не заснуть.

– Какие-нибудь обделенные сексом ханжи. Или психи. Чаще психи, мне кажется.

– Тогда – понимаю вас. Мой вот тоже, похоже, псих.

– Они все связаны, эти дураки. Таков уж Интернет, – говорит она и смеется. – Он делает из них животных.

– Кто-то, наверное, и без него – то еще животное.

– Конечно. Но многие становятся животными. Потому что Интернет позволяет им говорить все, что они захотят, и они не боятся, что кто-нибудь узнает, кто они такие. Это все равно что вещать напрямую из подсознания. Интернет позволяет им выплеснуть все то, что они обычно скрывают от других людей… а иногда и от самих себя.

– Вы так говорите, будто это что-то плохое. За цензуру выступаете?

– Я? Да ни за что, – она выглядит оскорбленной. – Цензура никогда не помогала. С ней все становилось только хуже.

Я решил дать своим глазам – и мозгу заодно – небольшую передышку. Вскоре дрожь, прошедшая по всему телу, вернула меня в сознание: щупальца холода потянулись ко мне из щелей кондиционера. Холод будто шел прямо из темноты, что обступила автомобиль. Фары дальнего света рассекали эту тьму на-двое, и в просветах виднелось серое полотно дороги.

– Где мы? – с трудом выговариваю я.

– Недалеко.

Видимо, мы почти приехали. Часы на приборной панели услужливо сообщают мне, что я проспал почти час дороги. Лучи фар за окном задевают камни и пыльные кактусы, от которых обочину не отделяет даже намек на ограду. Однообразный гул колес и монотонная дорога эффективнее любого снотворного… Но этот освещенный шатер в пустыне – может, он мне мерещится? Или это какая-то церковь, на стены которой ложатся длинные тени неведомых молельщиков? Пока я пытаюсь понять, сон предо мной или явь, женщина-водитель оповещает:

– Вот мы и дома.

Она отдергивает руку, прежде чем я окончательно убеждаюсь, что секунду назад ее пальцы шарили у меня между ног. Машина поворачивает налево у большой скалы, на которой вырезано слово РАКУШЕЧНИК. Вскоре я понимаю, к чему оно: в конце асфальтной подъездной дорожки, охраняемая кактусами высотой с человека, стоит длинная одноэтажка именно из этого материала. Свет наших фар бьет в прямоугольное окно, занавешенное белым драпом, когда мы сворачиваем на открытое пространство, легко вместившее бы добрую дюжину машин вроде нашей. Гаражная дверь дома поднимается – и, приняв нас в себя, закрывается без единого звука.

Вылезти из машины получается не сразу – ощущение такое, будто я все еще еду.

– Готов ко сну? – спрашивает меня моя спутница.

– Готов упасть там, где разрешат, – признаюсь я без обиняков.

Она достает мой чемодан и пинает его к двери, ведущей внутрь дома. Белостенный коридор, мощенный крупными плитами из серого камня, ведет мимо четырех дверей в обширный вестибюль. Открыв первую дверь слева, Женщина заходит внутрь и включает интимно-тусклую лампочку.

– Найдешь здесь все, что нужно, – говорит она и оставляет чемодан у подножия двуспальной кровати с легким покрывалом. – Спи сколько влезет.

– А с мистером Хартом сегодня не получится поздороваться? Он, наверное, спит.

Она замирает в дверном проеме спиной ко мне.

– Мистер Харт?

Внезапная бесстрастность ее голоса заставляет меня на секунду задуматься – уж не воображает ли она, что я испрашиваю аудиенции у самого покойного Оруэлла?

– Вилли Харт, – говорю я. – Режиссер.

Она поворачивается ко мне – сначала головой, затем всем телом.

– А я-то думала, вы киновед.

– Я и есть киновед. О чем вы?

– Откуда у вас информация о Вилли?

– Из онлайн-базы. Он – внук Оруэлла Харта, – она смотрит на меня как-то странно, и я настаиваю: – Он должен быть где-то здесь. Я читал его электронные письма.

– Ты прочел неправильно.

– Ну, стиль у него, конечно, своеобразный…

– Я не о письмах, – на ее лицо наползает кривая улыбка. – Прости, если он тебе пришелся не по душе. Я уже привыкла писать так.

Комната перед моими глазами дрожит, как изображение на плохом мониторе.

– То есть вы…

Она смотрит на меня, убеждается, что слов у меня не осталось, и прикладывает руку к левой груди.

– Вильгельмина, – представляется она. – Никогда не любила это имя.

27: Сирены

Мне кажется, что лица кружатся надо мной, и когда я просыпаюсь – понимаю, что связан. Не могу и пальцем шевельнуть. Образ раздутых бледных лиц, наползающих друг на друга, цепляется за рассудок – я пробую протестовать словом, но язык западает.

Вскоре ситуация все-таки проясняется – я не связан, а всего лишь запутался в простыне. Запутался на совесть – руки не развести. Все это было бы забавно, если бы не было так грустно – с учетом непрошеного утреннего стояка. Как только стояк сникает под тяжестью кошмара, я выпутываюсь из кокона липкой ткани и осушаю стакан воды – не помню, чтобы я его наливал. Часы на тумбочке показывают десять минут одиннадцатого – лишь на мгновение; потом дисплей мигает, и цифры становятся одинаковыми.