Книга Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

27. Баллада о сломанной гребенке

Однажды ночью скорая помощь привезла в больницу молодую женщину без сознания, в состоянии тяжелого шока от потери крови. Рупик дежурил как терапевт, но помогал дежурному хирургу Ревекке Виленской, они срочно начали внутривенное вливание. Пульс больной почти не прощупывался, лицо бледное, запачкано грязью, волосы взлохмачены. Ему некогда было всматриваться в больную. Фельдшер, привезший ее, сказал:

— Нашли на железнодорожных путях, поезд сшиб — обе ноги колесами отрезало.

Когда ее переложили на стол в перевязочной и сняли повязки, то разглядели, что вместо ног из грязных ран торчат осколки раздробленных оголенных костей. Рупик раньше не видел ничего подобного, на него эта картина подействовала угнетающе. Наконец удалось слегка поднять девушке кровяное давление, хирург сказала:

— Надо начинать операцию, до утра, пока придут врачи, ждать нельзя. Можете мне помочь?

Рупик никогда не думал становиться хирургом, смутился:

— Я терапевт, но я постараюсь. Что вы будете делать?

— Ампутацию обеих ног выше колен.

— Ой-ой, ампутацию выше колен? — Он ужаснулся. — Разве нельзя сохранить хотя бы колени?

— Невозможно. Колени разрушены и загрязнены, если пытаться их спасти, начнется инфекция, и женщина погибнет. Хирургическое правило: ампутировать выше поврежденных частей и зашивать раны там, где сохранилась чистая кожа.

— Я никогда даже не видел такой операции.

— Ничего, молодой человек, это станет вашим боевым крещением. Уедете в Пудож, там повреждений еще пострашней насмотритесь.

Виленская была хирургом опытным, Рупик волновался, стоя у стола напротив нее. Два часа он сосредоточенно слушал ее, старался делать все, что она указывала. Особенно трудно ему было правильно перевязывать сосуды. Он старался, нитка срывалась, узел не получался, ему помогала операционная сестра.

Больная была отделена от хирургов, за простыней анестезиолог Анатолий Зильбер давал ей наркоз. Рупик устал страшно, даже голова слегка кружилась. А ему еще надо было вывезти больную и переложить на кровать. Приподнимая ее за плечи, он взглянул на бледное лицо, и оно показалось ему знакомым. Но задумываться некогда, надо делать запись в истории болезни. На первой странице он прочитал: имя — Евгения, в скобках — Гржина, отчество — Адамовна, фамилия — Сольская, национальность — полька, возраст — 20 лет. Евгения?.. Полька?.. И тут Рупик вдруг понял, чьи ноги он помогал ампутировать те самые ножки красавицы Жени из парикмахерской, ножки, которыми он втайне любовался. У него задрожали руки, он не смог писать, лег в комнате дежурных на кровать, и его затрясло так, что стало подбрасывать, — начался психологический шок. Под утро он впал в полусон. Ему чудилось, что Женя проходит мимо него на своих красивых стройных ногах.

* * *

На следующее утро заведующая отделением Дора Степанова попросила Рупика:

— Вы, кажется, знаете польский язык? Поговорите с новой больной по-польски, нам надо перелить ей кровь, она отворачивается, не хочет нам отвечать. Может, родная речь заставит ее ответить.

Рупик все еще переживал свое ужасное открытие, робко приблизился к постели Жени и заговорил на ее языке:

— Гржина, послушайте меня…

Она открыла глаза, удивленно глянула, спросила слабым голосом, тоже по-польски:

— Вы поляк?

Рупик сообразил, что она будет общаться только с поляком, соврал:

— Да, я поляк.

— Что вы от меня хотите?

— Вам надо перелить кровь.

Она закрыла глаза:

— Мне — не надо.

— Гржина, это необходимо, чтобы вы выжили.

— Как жалко, что я не умерла. Я хочу умереть.

После долгих уговоров, она простонала:

— Я полька. Если мне переливать кровь, то только польскую. Русскую — не дам.

Нашли две ампулы крови донора с польской фамилией, но недоверчивая больная захотела сама прочесть фамилию и только тогда согласилась на переливание[35].

Два дня Рупика мучило — что же и почему произошло с Женей? Пришли ее навещать парикмахерши из мастерской, она не захотела их видеть, отвернулась к стенке. Они положили на тумбочку цветы, конфеты, духи, а сами грустно стояли в коридоре и о чем-то тихо переговаривались. Рупик подошел, спросил:

— Вы знаете, что с ней произошло?

— Ой, да знаем мы… да разве ж могли мы подумать…

— Но что случилось?

Они показали знаками, что не хотят, чтобы другие больные их слышали, вышли в вестибюль и, перебивая друг друга, рассказали:

— Под поезд она бросилась, жизнь ей надоела.

— Ой-ой, бросилась?.. Но почему, почему?

— Понимаете, как это сказать, — все из-за сломанной гребенки получилось.

— Из-за какой гребенки? О чем вы говорите?

— Да из-за розовой гребенки скандал в парикмахерской вышел, говорили, что она ее сломала.

— Извините, я ничего не понимаю. Расскажите толком.

— Она, видите ли, в нашем городе новенькая, без прописки, в парикмахерскую поступила недавно, ученицей. Мы мало о ней знаем, только то, что она полячка, одинокая и гордая очень. Про польских женщин так ведь и говорят: полячка-гордячка. Вот и она такая, значит. Что греха таить? Некоторые у нас ее невзлюбили. А жила она в бедности, получала сто пятьдесят рублей как ученица мастера, да за пятьдесят снимала угол в домике за железной дорогой. А работала хорошо, вкус у нее был. И в тот самый день она должна была сдавать экзамен на мастера, тогда стала бы получать четыреста пятьдесят — в три раза больше. А заведующий, он инвалид войны, алкоголик, перед экзаменом зазвал ее в кабинет. Он ее без прописки взял, виды на нее имел, и в тот раз, перед экзаменом, снасильничать хотел. Вот как, значит. Мы-то, конечно, поняли, зачем он ее позвал — он и с другими такое делал. И хотя мы там не были, но она быстро выскочила — не далась, значит. Выскочила из его кабинета, вся красная, злая, слезы в глазах. Мы не все сразу тогда поняли. А она занервничала, значит, дрожала вся, и попалась ей под руку розовая гребенка со стола у другой мастерицы. Она ее взяла, к окошку отошла, руками так водила и от злости гребенку сломала. Ну, подумаешь, гребенка, потеря какая! Но мастерица подняла крик, ее поддержали, скандал начался, зачем, мол, гребенку сломала? Обзывать ее стали, извиняемся, «польская блядь», «гордячка». А заведующий, он на нее злой был, ну, выскочил из кабинета и закричал: «Раз ты гребенки ломаешь, снимаю тебя с экзамена». И от экзамена ее отстранил. Очень это ее обидело, значит, надежды ее лишили, загнали как бы в угол. Она, извиняемся, крикнула: «Ну вас всех в жопу!», схватила свое тонкое пальтишко и выскочила на мороз. Да разве мы знать могли?! А дорога домой у нее через рельсы шла. Вот она и бросилась под поезд, в отчаянии была, значит…