Книга Вихрь - Оливия Уэдсли

— Ну как, старина, все обедаете с чужими женами? — проговорил он, бессмысленно улыбаясь.

Ирэн посмотрела на Жана. Тот густо покраснел, взглянул на Эльгу и сейчас же отвернулся. Между ними выросла фигура Поля.

— Добрый вечер, фон Рейс.

Голос его был невозмутим. Фон Рейс тупо засмеялся.

— Ах уж эти музыканты! — сказал он и положил руку на плечо Полю. — Женщины не могут бороться с их чарами. Честное слово, даже замужние. Не правда ли, фрау Гаммерштейн?

Ирэн, не глядя на Жана, вышла на улицу. Голова у нее горела, было очень душно. Что-то коснулось ее руки. Она увидела около себя испуганное лицо Эльга.

— Не говори Полю, что Жан был у меня на обеде, — прошептала она, сжимая руку Ирэн маленькими тоненькими пальцами.

В этот момент раздался голос Поля:

— Виктуар и я пойдем пешком. Мы оба хотим освежиться.

Ирэн вдруг почувствовала, что не должна отпускать Жана. Неожиданное чувство страха превозмогло отчаяние и возмущение, охватившее ее.

— Нет, нет, — прозвучал ее голос отчетливо и ясно, — поезжайте оба с нами.

Поль сделал вид, что не слышит, и шофер захлопнул дверцу.

— Как это вышло глупо, — начала Эльга, принужденно смеясь. — Другие приглашенные в последнюю минуту не пришли. Ты знаешь, это часто случается и… — дальше последовал целый ряд бессвязных извинений.

Ирэн даже не старалась их слушать. Жан ей солгал, солгал сознательно. Эта мысль разрывала ей сердце. Солгал ради другой женщины, солгал ей.

— Ты не будешь затевать историю, не правда ли? — умоляюще спросила Эльга, когда автомобиль остановился у гостиницы. — Клянусь тебе, я только…

— Спокойной ночи, — прервала ее Ирэн и захлопнула дверцу.

Подымаясь по лестнице, она чувствовала, что ее колени дрожат. В их комнате ничего не изменилось, по-прежнему благоухали цветы… Белый галстук одиноко лежал на диване. Он был плохо завязан; Жан его снял перед уходом. Он ей солгал! Она машинально стала снимать перчатки. Все время прислушивалась, ожидая его шагов. Вот, наконец, это он. Скрипнула дверь. Он вошел. Она оцепенела, не в силах произнести слова. Казалось, солгала она сама, так стыдно было за него. Он должен рассказать ей все. Чиркнула спичка. Она обернулась. Жан закурил папиросу. На лице его появилась улыбка. Лицо было очень бледное, в глазах был испуг. Он перестал смеяться.

— Я могу поклясться тебе, что мне эта Гаммерштейн ни к черту не нужна. Она прямо меня преследовала. В этот вечер за обедом… — он замялся.

Ирэн ждала.

— Черт бы побрал всю эту историю! — воскликнул он. — И в такой день.

Он сел на диван и уставился на свои ботинки.

— Мы крупно поговорили с Гаммерштейном… он меня оскорбил… будет дуэль.

— Жан! — вскрикнула она. — Драться на дуэли из-за какого-то пустяка, из-за какого-то дурацкого обеда!.. Я… я… — Глаза их встретились.

— Почему ты не упрекаешь меня?

Он встал, не спуская с нее глаз; она видела, что губы его дрожат.

— Скоро будет мой второй концерт. Если я буду ранен, моя карьера кончена.

Наступило молчание, он продолжал взволнованно:

— Я солгал тебе, ты думаешь все время об этом?

Он подошел ближе и облокотился на стол. Она стояла к нему вполоборота. Протянув руку, он привлек ее к себе.

— Клянусь Богом, я люблю тебя! — проговорил он сдавленным голосом. — Какой я негодяй!

Ирэн повернулась к нему, она закрыла глаза. Ей хотелось спросить, как мог он ей солгать. Минуту назад ей казалось, что его ласки будут невыносимы, что ее возмущение сильнее всех других чувств, а сейчас ей стало ясно, что ей больше всего хочется простить его. Она протянула к нему руки. Когда он выпустил ее из объятий, его лицо было мокро от слез. Сидя рядом с ней, он долго рассказывал про Эльгу. Ирэн слушала. Она понимала больше, чем он мог сказать ей. Она узнала теперь его мелкое тщеславие, так часто свойственное большому дарованию. С болью в сердце она убедилась в том, что настойчивость не всегда означает силу.

Уже светало, когда кончился их разговор. Они обсудили дуэль. Не могло быть и речи о том, чтобы уклониться от нее. Ни одному из них это даже не приходило в голову. В эту ночь им казалось, что эта история ничтожная мелочь. Они стали у окна.

— Жан, ты мне все сказал? Ничего не утаил от меня?

Он прижался к ней лицом.

— Я сказал тебе все.

ГЛАВА XXXII

На следующий день несколько раз телефонировала Эльга.

— Не хочу с ней разговаривать, — сердито сказал Жан.

«Заварила кашу», — думал он про нее с озлоблением.

После разговора этой ночью, несмотря на примирение, между ним и Ирэн появилась некоторая натянутость. Ирэн напрасно старалась быть такой, как всегда; перед ее глазами мелькал призрак надвигающейся дуэли, их ночной разговор не выходил у нее из головы.

Эбенштейн зашел рано. Он застал Жана одного.

— Хорошенькая история, нечего сказать, — сказал он; на его губах появилась презрительная гримаса. — Так вести себя, как вы!

— Замолчите, — пробормотал Жан.

— Если об этой истории узнает семья графини, получится веселенькая история.

Лицо Эбенштейна было мрачно. Тем не менее он попробовал развеселить Жана. Так прошло время до обеда. Газеты были полны восторженных отзывов о нем. Возвращаясь в отель, он готов был побить себя со злости. Ирэн любила его, а он проделал такую штуку! Он чувствовал ко всему отвращение.

Секунданты Гаммерштейна рано утром зашли к нему. Дуэль была назначена на аэродроме сразу после рассвета.

Ирэн в эту ночь чувствовала себя совершенно больной. Ее лихорадило, и мучительно болела голова. Такой ужасной ночи в своей жизни она не помнила.

Стояла чудная летняя ночь. В открытые окна с улицы доносился беспечный смех прохожих; она услышала отдаленную музыку в «Альстер-павильоне». Подложив руки под голову, она старалась думать, но мысли улетали куда-то в пространство.

Тихо вошел Жан и сел у окна. Он не был трусом, ему чуждо было чувство страха, но мысль об этой бесполезной ссоре не давала ему покоя. Из-за какой-то ерунды он рисковал всем. Разве это не было смешно и в то же время трагично? В его душе была тревога, он не находил себе места. Он тихо вышел из комнаты, думая, что Ирэн спит. Она не спала. Лежа с книгой, она снова переживала в своих воспоминаниях свое непродолжительное счастье с ним. Ей вспомнилась история Ванды. Бедная, бедная Ванда — одинокая, покинутая. Жан был не такой: он поступил легкомысленно, но все-таки он ее любит. В эту минуту Жан вернулся в комнату; бесшумно ступая, он подошел к ней и наклонился. Ирэн открыла глаза и посмотрела на него. Он стоял на коленях у постели, прижав лицо к ее рукам. Она не почувствовала, как засыпает. Когда она снова открыла глаза, Жана не было в комнате. Минуту спустя она была в его комнате, там было пусто. Мерно тикали часы. Он уже уехал на аэродром.