Книга Самвел - Раффи

В своем месте упоминалось, что последние цари из Аршакидов отчасти исправили ошибку Трдата тем, что не разрешили чужестранному духовенству занимать церковно-административные должности, как например, должности епископов епархий, но терпели их пребывание в монастырях. Высшая духовная власть – католикосат – была привилегией дома Просветителя, лишь позднее перейдя на время к роду Албианоса. Должности епархиальных епископов стали привилегией коренных жителей армянского происхождения. Исключения бывали очень редки.

В последние дни царствования Арташеса III чужестранное духовенство попыталось занять не только епархиальное епископство, но даже захватить в свои руки патриарший престол. Тяжелые обстоятельства того времени помогли им. Династия Аршакидов была в состоянии упадка. У царя уже не было прежней власти. Среди нахараров свирепствовал раскол. Они восстали против Аршака и предпочли нести на себе тяжелый гнет чужеземцев, чем подчиниться своему царю. Армения находилась в агонии. Не хватало лишь последнего удара, который и был нанесен персом последнему представителю дома Аршакидов.

Чужестранное духовенство постаралось воспользоваться все этим.

Отныне выборы католикоса, зависевшие издревле только от царя Армении, нахараров и армянского народа, оказались в руках вероломных чужестранных владык. Сурмак был первым, подавшим пример измены; он занял патриарший престол по приказу персидского царя Врама. Его примеру последовали сирийцы Бркишо и Шмуэл, опять-таки по назначению персидского царя. С какой жадностью эти предатели стали расхватывать епархии и овладевать собственностью епископов, об этом история сохранила факты, достойные сильного осуждения.

Эти изменники стали позорным оружием в руках персидского царя и дали ему возможность деспотически вмешиваться во все порядки свободной армянской церкви. Даже право рукоположения епископов и передачи им епархии перешло в руки персидского царя. Армянский католикос оказался другом и сотрудником персидского «марзпана», которому в то время была подчинена Армения.

Все эти печальные события произошли тогда, когда последний представитель дома Просветителя, Саак Партев, был еще жив. Хотя сириец с помощью деспотической руки персидского царя и отнял у него патриарший престол, Саак успел завершить великое дело спасения Армении. Он сошел со сцены, но победа осталась за ним. Будучи последним преемником Просветителя, он нанес последний и самый сильный удар, которым сокрушил будущность чужестранного духовенства. Пророчески предсказав грядущие опасности, он успел соорудить против них крепкую стену. Правда, царский трои Аршакидов пал, патриарший престол подчинился персидской власти, но Саак все же спас церковь, спас народ.

Каким же образом?

Великий пастырь Саак Партев при участии своего сподвижника Месропа создал армянские письмена и новую письменность. Армянский язык приобрел господство в армянских школах и в армянской церкви. Армяне стали молиться и читать на своем языке. Это принесло смерть чужестранному духовенству. До этого времени, как мы видели, в армянской школе господствовали греческий и сирийский языки; греки и сирийцы были учителями армян. Когда был изобретен армянский алфавит, они были изгнаны. После перевода всех, священных книг на родной язык и церковь и школа стали подлинно национальными, и народ освободился от попечения чужестранного духовенства. А захваченный ими изменой католикосат просуществовал очень недолго.

Вот каким образом последний представитель рода Григория Просветителя, Саак Партев, заложил основы возрождения армян, основы «Золотого века», когда Армения снова ожила и когда пало господство тьмы…

Книга вторая

ОДИН НА ЗАПАДЕ, ДРУГОЙ НА ВОСТОКЕ

I. Патмос

Море было спокойно. Волны нежно ластились к скалистым берегам острова Патмос, точно боясь смутить его вечерний покой. Солнце уже начинало клониться к закату, а догорающие лучи его ласково скользили по усыпанному белыми камешками берегу и по красивым раковинам, как бы медля с ними расстаться.

Одинокий остров производил впечатление гриба, выросшего из-под воды. Остров был почти безводен: ни река, ни ручей не орошали его буйную зелень. Море своими влажными и обильными испарениями, точно животворная теплица, оживляло его вечнозеленую растительность. На неровной конусообразной поверхности острова пышно цвели и разрастались разнообразные растения. Вот своенравная смоковница, выбросив оголенные корни из расщелины утеса, покрыла его грудь своими широкими листьями. Местами виднеются, точно улыбаясь, ярко-пурпуровые цветы граната. Там и здесь гигантские кипарисы, поднявшись до неба, целуются с облаками. Лучи солнца не в силах проникнуть, в гущу их листвы, где царит ублажающая прохлада. Казалось, на этот пустынный остров еще не ступала человеческая нога; не было там и зверей. Лишь изредка белый кролик, подпрыгивая и боязливо озираясь, выскакивал из кустов и скрывался в их гуще. Даже птицы не осмеливались перелетать через неизмеримое пространство моря, чтобы приблизиться к негостеприимным берегам острова. И только дерзкие воробьи со своими крикливыми птенцами нарушали его глубокий покой беспокойным чириканьем и гамом.

Однако остров не был необитаем: на нем нашли себе приют трое людей.

Вот сидит один из них на берегу, на песке, и пристально смотрит в воду. Его острые глаза видят чистое дно. На дне лежит плетенка, похожая на рыбачью вершу. Он разглядывает эту плетенку. Вокруг нее – каменная преграда из небольших камней, чтобы волны не могли унести ее. Заливчик, где находится плетенка, сообщается с морем посредством протоки.

Немного поодаль, тоже на песке, сидит другой молодой человек и что-то мастерит. Перед ним кремневые осколки разной величины. Держа в руке один из таких осколков, он оттачивает и шлифует его на другом камне. Иногда он пробует пальцем остроту лезвия. Он похож на тех первобытных людей, которые некогда детали для себя каменное оружие. Но то, над чем он трудился, не было оружием, хотя и было похоже на секиру, – он изготовлял топор. Устав, он стал глядеть в морскую темно-синюю даль, подперев рукой голову.

Оба молодых человека лишь изредка перекидывались словами. Каждый из них был погружен в свои думы. Рваная одежда, бывшая когда-то монашеским облачением, имела неподобающий вид. Она висела на них лохмотьями и, за отсутствием иглы и ниток, местами была связана узлами, местами заколота взамен булавок острыми рыбьими костями. Было время, когда эта жалкая одежда имела приличный и даже роскошный вид. Теперь же ее пестрые лохмотья словно говорили друг другу: «Если мы ниспадем, то что же останется на этих бедных людях?..»

Несмотря на это жалкое одеяние, наружность молодых людей внушала невольное уважение. Их спокойные лица выражали удовлетворение, их радостные взоры были озарены неземным утешением. Видно было, что они давно примирились со своим незавидным положением.

Оба были почти одинакового возраста: каждому из них было не более двадцати пяти лет. Но насколько один из них был крепок и силен, настолько другой казался изнеженным и слабым. Один был смугл, другой же – светлый, с разбросанными по плечам длинными кудрями. Первого звали Тираном, сокращенно Тирэ, второго – Ростом. Ростом сидел у берега и разглядывал плетенку. Его синеватые глаза видели, что делается в ясной глубине воды.