Книга Казаки на персидском фронте (1915–1918) - Алексей Емельянов

Он был воплощением организованной материи и энергии, провозвестником грядущей революции. Но он не захлебнулся водой этих разностей – мудрых вопросов, почестей, массы занятий, личного счастья. Он продолжал учиться. Тюрьма дала ему время, а следовательно, и возможность. Изучая экономику и политику, он, естественно, столкнулся с идеалистическими теориями, философией, с вопросами религии. Его уже стали интересовать религиозные концепции, категории Добра и Зла, философия древних и в особенности философия Востока.

Литературу и древнее искусство он знает великолепно, поэзию русскую и переводную иностранную отлично, и во всем этом – и в искусстве, и поэзии, и литературе его мало интересует форма изложения, стих, орнамент или рисунок… Он смотрит глубже – в сокровенный смысл стиха, картины или образа. Он видит то, что доступно нам лишь после внимательного изучения и размышлений.

От материалистического он переходит к кристаллам идеалистического, и это идеалистическое воплощает в жизни. От нереального, видимого он обращается к реальному невидимому, вечному. Это вечное, говорит он, живет внутри нас. Его нужно ощутить и познать.

Малое он легко отделяет от большого. В малом он уступчив и мягок, в большом тверд и непреклонен.

Он религиозен, он мистик. Бог – это правда, мудрость, любовь. Сиянным светом, щедрой рукой он расточает вокруг себя и правду, и мудрость, и любовь. Действенным словом и самым делом.

Он живет весь в мире высших идей и тончайших ощущений.

* * *

За двадцать лет до революции он страстно мечтал о ней и боролся в первых рядах. Когда она наступила, он загорелся старыми идеями, но вскоре почувствовал, что перерос их. Идеи революции – реальны. Социализм – религия материи, а не духа. Социализм лишь средство для достижения идеалов совершенствования духа человеческого. Как грандиозную идею, воплощаемую в жизнь, принял Белянчиков и коммунизм. Принял, как средство к исканиям святой цели. Но практический коммунизм – прозаичен. Он же – поэт, который славословит уже только Дух, воплощенный в Мудрости, Правде и Любви…

Глава тринадцатая

В ТЕГЕРАНЕ

Местоположение Тегерана определили торговые пути, пролегающие на Иранском плоскогорье. На протяжении всей персидской истории у дорожного узла, где ныне стоит Тегеран, были торговые центры Ирана. В древности – Раги. Его развалины можно видеть еще и теперь в восьми верстах от Тегерана. В Средние века одним из крупнейших городов Персии был Верамин, сохранившийся и поныне, но поблекший и захиревший. Верамин расположен в шестидесяти верстах от современной столицы на юго-восток.

Тегеран – столица Персии с 1788 года. Он лежит на путях Азербайджан – Хорасан; дороги на юг государства – в Хамадан, Керманшах и дальше в Месопотамию и Турцию идут мимо Тегерана. На восток, через Кум, из Тегерана пролегают пути, разветвляясь в разных направлениях, к Персидскому заливу и Индийскому океану. Тегеран развивался и рос медленно, в соответствии с общим укладом персидской неторопливой жизни. Лихорадочное развитие Европы в конце девятнадцатого века отразилось и на Тегеране. Торговые обороты усилились. Население возросло до полумиллиона.

* * *

За все время войны 1915–1918 гг. в Персии Тегеран ни разу не был занят войсками, ни русскими, ни турецкими. Никакими. Столица Персии должна быть вне войны. Неприкосновенна. Ведь в Тегеране нейтральное правительство и нет неприятеля. Поводов для неприкосновенности Тегерана много, в особенности дипломатических. Русские войска обороняли Тегеран от захвата турками, немецкими наемниками, но не занимали и сами. Англичане следили за этим ревниво. А вдруг русское влияние усилится за счет английского?!

Левый фланг нашего фронта простирался далеко за Тегеран. Но линия фронта проходила мимо города. Наши войска всегда огибали Тегеран.

Чтобы попасть в Тегеран с главной операционной линии Энзели – Ханекен по шоссе, нужно свернуть еще у Казвина и ехать около ста сорока верст. До Кериджа дорога ровная – по плато. В хорошую погоду на северо-востоке видны горные цепи, далекие, легкие, почти воздушные, уходящие в облака или белым зигзагом режущие синее небо. Около Кериджа – невысокие горы, а сам городок у горы. Довольно живописен; здесь и скалы, и река, и много зелени.

До Тегерана около сорока верст, и большая часть пути идет опять по ровной местности. Уже за десяток верст чувствуешь близость большого города. На дороге – сильное движение, а на горизонте, как бы в тумане, неведомая темная полоса. Это – Тегеран. Нет обычных садов, отдельно от города. Здесь сады – в городе, или, вернее, город в садах. Дома, дворцы, мечети – все в садах. Огромный город, а какая тишина! Обычного шума и грохота больших городов нет. Не слышно паровозных и фабричных свистков, звонков трамвая, автомобильных гудков, грохота экипажей – резких уличных звуков Европы. Движение на улицах бесшумное. Оно уверенное и покойное. Экипажи без грохота, торговцы без криков. И когда на высокой ноте сорвется какой-нибудь мальчик, торговец вразнос, то кажется неуместным и досадным его гортанный крик среди этой разумной, осознанной тишины.

* * *

Далеко за городом, на северо-востоке, сверкает среди гор семьи Эльбурса и над ними царственный Демавенд. Его сахарная голова – высоко над горными цепями, а соседние горы – сами великаны – с застывшим уважением, безмолвно склонились и поникли перед своим старшим братом.

Демавенд – вулкан умирающий. На его склонах – горячие источники, целебные, могучие, – привлекают больных, утомленных людей. Демавенд выделяет пары. Все горы давно уже умерли. Великан же живет. Не хочет склониться перед смертью. Порывисто дышит и плачет горячими слезами, зная о неизбежной смерти. Пока же живет. Живет и играет.

Серебряный конус на фоне бирюзы небесной играет цветами и тенями. Три великие силы принимают участие в этой игре. Солнце, лазурь небесная и снега Демавенда. Он – сказочный герой; лазурь небесная – лишь достойный героя экран. А солнце жаркое лобзает Демавенд, наряжает его в царственные одежды, торопливо сменяя одну за другой. При самом восходе – первый поцелуй, и зарделось от стыда лицо героя. Пурпуровым стал белоснежный Демавенд. По белым одеждам его побежали фиолетовые тени, и, пока мы любуемся ими, копной золотых волос украсился Демавенд. Солнце поднялось над горизонтом; щедро брызжет золотыми лучами и сверкает золото в волосах, на лице и в складках одежды героя. Горит Демавенд, сверкает снежный покров, и уже весь он не золотой, а белый, белый, блестящий, переливчатый. Только сбоку, справа, должно быть, в долине, огромная черная тень ширится и движется неизвестно откуда; и странной кажется тень эта, ибо все так ясно и светло кругом, а на небе нет ни облачка.

– Редкий сегодня день будет, – говорит Шабан, слуга мой. – Демавенд хорошо! – Посмотрел на него, потом на меня и замурлыкал какую-то монотонную песню.

* * *

Мы уже въехали в город. Улицы шире провинциальных, но так же как и везде, дома обращены внутрь, и мы долго едем мимо скучных желтых глиняных заборов. За ними много садов, а потому утренний воздух бодрит, полон ароматов и свежести. В глубине садов можно видеть иногда великолепные дома и дворцы. Мы уже на большой площади. По обеим сторонам красные здания – нелепые, как казармы. На площади, у построек, маршируют жандармы – идет обучение. Налево главная улица – Лалазар, а направо – к главному входу на Тегеранский базар. Главная улица. Почему? На ней магазины, лавки, лавочки и лавчонки. У нее вид торговой улицы русского губернского города. Кажется, нет ни одного дома выше, чем в два этажа. Архитектуры никакой.